я спросилъ, какъ они не боятся такихъ безпрестанныхъ тревогъ, онъ спокойно отвѣчалъ мнѣ:
— Чего-же бояться? вѣдь это бываетъ здѣсь почти всякій день!
Одинъ переходъ отъ пристани къ гостинницѣ убѣдилъ меня, что безъ проводника въ Константиноиолѣ такъ-же легко запутаться, какъ и въ Критскомъ-лабиринтѣ. Противъ обыкновенія я рѣшился запастись на этотъ разъ аріадниной нитью въ лицѣ какого-нибудь наемнаго лонъ-лакея. Когда я сказалъ объ этомъ хозяину, онъ представилъ мнѣ низенькаго одно-глазаго грека и рекомендовалъ, что этотъ человѣкъ знаетъ Константинополь, какъ собственные карманы и говоритъ на пяти языкахъ. Криваго чичероне звали Папатоли. Съ первыхъ словъ онъ объявилъ мнѣ, что съ молокомъ матернямъ всосалъ любовь къ русскимъ и готовъ отдать мнѣ въ наймы свои знанія и ноги по четыре франка въ день.
Только-что начало темнѣть, опять раздалась пушечная пальба, и я отправился съ своей аріадниной нитью смотрѣть знаменитую иллюминацію последней ночи рамазана. По лабиринту улицъ Галаты добрались мы до уродливаго подобія деревяннаго моста, поставленнаго на заливѣ, и взяли на пристани лодку.
Стамбульскій каикъ достойный соперникъ венеціянской гондолы. Одна какъ-будто нарочно выдумана для свиданій и пѣсенъ любви, другой для кейфа и пріятнаго бездѣйствія. Это легкая, съ обѣихъ сторонъ остроконечная лодка, покрытая сплошной рѣзьбою изъ орѣховаго дерева, въ видѣ цвѣтовъ и арабесковъ. Вмѣсто скамеекъ разостланъ въ ней коверъ, а на немъ лежитъ красная суконная подушка, до половины отогнутая на спинку. Съ перваго раза кажется странно сидѣть поджавъ или вытянувъ ноги на коврѣ; но скоро понимаешь, что иначе нельзя и держаться въ этой необыкновенно-легкой лодкѣ, которая качается отъ малѣйшаго прикосновенія и порхаетъ по водѣ съ поражающей быстротою. Если гондола своимъ зубчатымъ хвостомъ напомпнаетъ
