буркахъ, съ стоячими, золотомъ шитыми воротниками, курили трубки и вели шумный разговоръ. Греки лавировали между ними на палубѣ, въ развѣвающихся фустанеллахъ, не оставляя своихъ комболойо. Всѣ эти пестрые наряды напоминали то раскрашенный гравюры изъ какой-нибудь книги о Востокѣ, то маскарадное тряпье, выставляемое у насъ на святкахъ по табачнымъ лавочкамъ.
Въ числѣ пассажировъ я нашелъ на палубѣ только одно знакомое лицо: это былъ Османъ-ага. Поѣздка по Греціи какъ-будто немного обтерла его: не смотря на то, что вокругъ были турки, онъ самъ подошелъ ко мнѣ.
— Какъ вы провели время въ Сирѣ? — спросилъ я.
— Ничего, хорошо! — отвѣчалъ онъ лѣниво.
— Видѣли городъ? гуляли много?
— Нѣтъ, я былъ тамъ одинъ только разъ; купить надобно было кое-что.
— Да гдѣ-же вы провели эту недѣлю?
— Все въ гавани: половину на томъ пароходѣ, а половину на этомъ.
— И не скучали?
Онъ взглянулъ на меня съ удивленіемъ и покачалъ головой. Я съ своей стороны тоже съ любопытствомъ посмотрѣлъ на этотъ обращикъ восточной лѣни. Конечно, и у насъ водятся свои аги, также равнодушные и пошлые, но тѣ все-же чѣмъ-нибудь занимаются — картами, водкой, по-крайней-мѣрѣ битьемъ мухъ.
— Что-же вы не курите! не хотите-ли сигару?—сказалъ я.
— Нельзя.
— Отчего такъ?
— Рамазанъ: мусульманамъ не позволяется въ этотъ постъ ни ѣсть, ни курить, пока можно отличить бѣлую нитку отъ черной?
— Я знаю. Да вѣдь вы курили-же на той недѣлѣ, не смотря на рамазанъ?
