ливалъ горе свое предъ вѣрнымъ слугою: милые мои дѣтки, говорилъ онъ, остались вы бѣдные малютками; кто-то будетъ васъ кормить и поить! Такъ ли вамъ будетъ нынѣ, каково было при мнѣ. А жена моя бѣдная, жива ли еще, въ какую-то даль ее умчали! Мнѣ самому теперь ничего ненадобно: одна забота у меня—жена и дѣти; какъ помянешь ихъ, ино-что рогатиной въ сердце толкнетъ. Хоть бы прибралъ ихъ скорѣе Господь! мнѣ бы тогда они уже не мѣшали: я бы сталъ думать тогда объ одномъ спасеніи души. Воейковъ доносилъ Годунову каждое слово, какое удавалось ему подслушать у страдальца. Разговаривая съ Воейковымъ, Филаретъ Никитичъ однажды высказалъ: бояре были мнѣ великіе недруги, искали головъ нашихъ, а другіе подучали людей нашихъ доносить на насъ; я самъ разъ замѣтилъ это. Не годятся они ни на какое дѣло, нѣтъ между ними разумнаго; одинъ былъ разуменъ Богданъ Бѣльскій, человѣкъ очень способный и къ посольскимъ и ко всякимъ дѣламъ.
Указомъ Годунова, въ 1603 году, положеніе Филарета Никитича было нѣсколько облегчено: позволено было стоять съ братіею на клиросѣ, жить въ кельѣ съ надежнымъ старцемъ и велено было Воейкову смотрѣть; чтобъ старецъ Филаретъ ни въ чемъ не нуждался.
Пылкая, даровитая, дѣятельная натура Филарета Никитича долго не могла привыкнуть
