Нѣтъ зайчиковъ золотыхъ! Скрылись съ листьевъ, ускользнули куда-то. Можетъ-быть, въ снѣгъ перешли; то-то онъ былъ такой веселый, блестящій! А листики-то, листики бѣдные! Какіе бурые стали, сморщенные, нехорошіе…
Какъ увидѣлъ это лѣсъ, какъ узналъ свою потерю—то-то завылъ, заметался, горькими слезами залился—проливнымъ дождемъ.
Выскочилъ изъ норки сѣренькій заинька.
— Что ты, старый, такъ плачешь, меня, сѣраго, мочишь? Житья нѣтъ!
— Какъ же мнѣ, заяцъ, не плакать: ты вотъ научилъ меня листики укрыть, а зайчики съ нихъ и сбѣжали.
Присѣлъ сѣрый на заднія лапки, подергалъ ушками, подумалъ, да и говоритъ:
— Нечего тебѣ, старый, плакать. Посмотри: вѣдь весна наступила. Теперь станутъ къ тебѣ снова приходить настоящіе золотые зайчики. Цѣлыми днями будутъ тутъ плясать, тебя радовать. Время ли объ игрушкахъ сокрушаться!
— А вѣдь, пожалуй, что и такъ,—пробормоталъ старый лѣсъ.
Сѣрый заинька усмѣхнулся и въ норку пошелъ. А лѣсъ сталъ дожидаться новыхъ золотыхъ зайчиковъ.
Нет зайчиков золотых! Скрылись с листьев, ускользнули куда-то. Может быть, в снег перешли; то-то он был такой весёлый, блестящий! А листики-то, листики бедные! Какие бурые стали, сморщенные, нехорошие…
Как увидел это лес, как узнал свою потерю — то-то завыл, заметался, горькими слезами залился — проливным дождём.
Выскочил из норки серенький заинька.
— Что ты, старый, так плачешь, меня, серого, мочишь? Житья нет!
— Как же мне, заяц, не плакать: ты вот научил меня листики укрыть, а зайчики с них и сбежали.
Присел серый на задние лапки, подергал ушками, подумал, да и говорит:
— Нечего тебе, старый, плакать. Посмотри: ведь весна наступила. Теперь станут к тебе снова приходить настоящие золотые зайчики. Целыми днями будут тут плясать, тебя радовать. Время ли об игрушках сокрушаться!
— А ведь, пожалуй, что и так, — пробормотал старый лес.
Серый заинька усмехнулся и в норку пошёл. А лес стал дожидаться новых золотых зайчиков.
