Пришелъ вечеръ. Ходитъ дядя-Сонъ отъ одной кроватки къ другой и усыпляетъ ребятишекъ. Тулупъ на немъ сѣренькій, шапка на немъ бѣленькая. Весь онъ хоть большой, а не страшный, ласковый.
Пришелъ дядя-Сонъ въ одну дѣтскую. Тамъ лежали въ кроваткахъ братъ и сестра. Сестра Леночка-Пѣночка раскапризничалась, и дядя-Сонъ долго съ ней возился, пока усыпилъ. А къ братцу Шуркѣ онъ забылъ заглянуть: заспѣшилъ въ другіе дома. Лежитъ Шурикъ, лежитъ, не можетъ заснуть. Стало ему скучно и обидно; не вытерпѣлъ, побѣжалъ догонять дядю-Сна.
А тотъ обошелъ ужъ весь городъ, вышелъ въ поле, къ деревнѣ шагаетъ. Вдругъ кто-то снизу—дергъ его за тулупъ. Оглянулся, нагнулся,—это Шурикъ стоитъ въ
Пришёл вечер. Ходит дядя-Сон от одной кроватки к другой и усыпляет ребятишек. Тулуп на нём серенький, шапка на нём беленькая. Весь он хоть большой, а не страшный, ласковый.
Пришёл дядя-Сон в одну детскую. Там лежали в кроватках брат и сестра. Сестра Леночка-Пеночка раскапризничалась, и дядя-Сон долго с ней возился, пока усыпил. А к братцу Шурке он забыл заглянуть: заспешил в другие дома. Лежит Шурик, лежит, не может заснуть. Стало ему скучно и обидно; не вытерпел, побежал догонять дядю-Сна.
А тот обошёл уж весь город, вышел в поле, к деревне шагает. Вдруг кто-то снизу — дёрг его за тулуп. Оглянулся, нагнулся, — это Шурик стоит в
