ловенькихъ—всякихъ. Вотъ гдѣ шалунишкѣ-то наступило приволье! Отъ цвѣтка къ цвѣтку летаетъ, со всякимъ по-другому играетъ. Прилетитъ къ розѣ—окунется съ головой въ мягкіе ея лепестки,—купается въ нихъ, нѣжится, ласкается. Прилетитъ къ тюльпану,—спрячется въ его чашечку:
— Тю-тю! гдѣ я?
На подсолнечникѣ кувыркается, въ колокольчикъ позваниваетъ, у ромашки лепесточки считаетъ. И со всякимъ-то цвѣткомъ онъ шутитъ, смѣется, теребитъ его, лохматитъ, да зато веселитъ.
А цвѣточки и рады. Полюбили шалунишку съ крылышками, балуютъ его, поятъ сокомъ своимъ вкуснымъ, обсыпаютъ сладко-пахучею пыльцою, качаютъ на зеленыхъ стебелькахъ.
Такъ онъ съ ними въ саду остался навсегда жить.
ловеньких — всяких. Вот где шалунишке-то наступило приволье! От цветка к цветку летает, со всяким по-другому играет. Прилетит к розе — окунётся с головой в мягкие её лепестки, — купается в них, нежится, ласкается. Прилетит к тюльпану, — спрячется в его чашечку:
— Тю-тю! где я?
На подсолнечнике кувыркается, в колокольчик позванивает, у ромашки лепесточки считает. И со всяким-то цветком он шутит, смеётся, теребит его, лохматит, да зато веселит.
А цветочки и рады. Полюбили шалунишку с крылышками, балуют его, поят соком своим вкусным, обсыпают сладко-пахучею пыльцою, качают на зелёных стебельках.
Так он с ними в саду остался навсегда жить.
