Загоревали бабочки, сложили крылышки и попадали на землю. А вѣтерокъ тутъ какъ тутъ. Закружилъ ихъ по землѣ, обвѣялъ, остудилъ.
Пришло утро, а бабочки лежатъ на землѣ снѣжинками, прохладныя, спокойныя, пушистыя—лежатъ и дремлютъ. Долго онѣ отдыхали такъ межъ другихъ снѣжинокъ. Въ концѣ-концовъ отдохнули, проснулись и стали на скуку жаловаться.
— Что-то холодно и лежать невесело: бѣлый, снѣжный цвѣтъ такъ надоѣлъ! Нѣтъ, опять неладно. Ахъ, мы, неудачныя…
И заплакали, горемычныя, потекли какъ слезки. Вѣтеръ ихъ сердито къ морю погналъ.
Пришло утро, а наши снѣжинки стали ужъ морскими капельками. Свѣжія онѣ, какъ снѣжинки; носятся на волнахъ, какъ бабочки вольныя, наряжаетъ ихъ солнышко въ разные цвѣта, какъ пестрые луговые цвѣточки, и блестятъ онѣ, свѣтятся, какъ любимыя наши, далекія звѣздочки.
Тутъ увидѣли, безпокойныя, что сбылись всѣ ихъ желанія. Имъ съ этихъ поръ скучать не приходилось. Капельками навсегда и остались.
Загоревали бабочки, сложили крылышки и попадали на землю. А ветерок тут как тут. Закружил их по земле, обвеял, остудил.
Пришло утро, а бабочки лежат на земле снежинками, прохладные, спокойные, пушистые — лежат и дремлют. Долго они отдыхали так меж других снежинок. В конце концов отдохнули, проснулись и стали на скуку жаловаться.
— Что-то холодно и лежать невесело: белый, снежный цвет так надоел! Нет, опять неладно. Ах, мы, неудачные…
И заплакали, горемычные, потекли как слёзки. Ветер их сердито к морю погнал.
Пришло утро, а наши снежинки стали уж морскими капельками. Свежие они, как снежинки; носятся на волнах, как бабочки вольные, наряжает их солнышко в разные цвета, как пёстрые луговые цветочки, и блестят они, светятся, как любимые наши, далёкие звёздочки.
Тут увидели, беспокойные, что сбылись все их желания. Им с этих пор скучать не приходилось. Капельками навсегда и остались.
