На всемъ, включая и хозяина, былъ значительный налетъ пыли, грязи и запустѣнія. Преддиванный столъ, покрытый бывшей бѣлой скатертью, украшался разбитымъ стаканомъ съ высохшими остатками чаю, коробкой изъ-подъ сардинокъ, набитой окурками, отекшей свѣчей, приклеенной прямо къ скатерти, и огрызкомъ копченой колбасы, напоминающей отрубленный задъ крысы. Этому сходству способствовалъ кусочекъ веревки на спинкѣ огрызка, очень похожій издали на крысиный хвостъ. Всюду валялись объѣдки окаменѣлаго хлѣба, крошки и пепелъ, пепелъ — въ ужасающемъ количествѣ, пепелъ — будто хозяинъ былъ однимъ изъ рѣдкихъ счастливцевъ, дешево отдѣлавшихся при гибели Геркуланума.
Воздухъ въ комнатѣ виселъ какимъ-то сплошнымъ плотнымъ покровомъ, насыщеннымъ старымъ табачнымъ дымомъ и всѣми міазами непровѣтриваемой комнаты.
Береговъ огляделся, сбросилъ со стула старую запыленную газету, грязный воротничекъ и, усѣвшись противъ лежащаго хозяина, долго и пристально глядѣлъ на его угрюмое, заросшее, щетинистое лицо.
Такъ они съ минуту, молча глядѣли другъ на друга.
— Хорошъ, — укоризненно сказалъ Береговъ.
— Да-съ.
— Глядѣть тошно.
— А вы отвернитесь.
Береговъ прошелся по комнатѣ и, энергично повернувшись къ Кашицыну, спросилъ въ упоръ:
— Что съ вами случилось?
Кашицынъ отвѣтилъ безцвѣтнымъ, полинявшимъ голосомъ:
— Настроеніе плохое.
— Только?
— А то что же.
— Сегодня обѣдали?
