Духъ слабо стукнулъ.
— Онъ еще слабенькій,—ласково сказалъ старшій брать Заусайловъ.—Вы его пока не мучайте. Видите, какъ медіумъ дергается.
И продолжалъ еще болѣе ласково, нѣжно:
— Ты слабенькій еще, Бурачковъ. Ну, ничего, ничего. Ты усиливайся, голубчикъ, набирайся силы. Потомъ ты намъ чтонибудь сдѣлаешь... Сдѣлаешь, Бурачковъ, а?
— Сдѣлаю,— стукнулъ духъ.
— Ну, вотъ и умница... Намъ спѣшить некуда, мы подождемъ. Ты усиливаешься, а?
— Усиливаюсь, —болѣе громко и увѣренно отвѣчалъ Духъ.
— Вотъ и замѣчательно. Вотъ и пріятно. Ты намъ покажешься?
— Постараюсь.
— Вотъ и хорошо, милый. Старайся, трудись. Богъ труды любитъ. Бурачковымъ тебя зовутъ?
— Бурчаковымъ.
— Нуну. Это хорошо. Мы тебя уже любимъ, Бурачковъ.
Непосвященному въ дебри спиритизма можетъ показаться страннымъ такое безпардонное подмазываніе къ духу, такое заискиванье, такая грубая, ни на чемъ не основанная лесть. Но дѣло въ томъ, что послѣ случая съ сенаторомъ К., котораго духъ ударилъ по головѣ гитарой, мы всѣ стали чрезвычайно осторожны въ своихъ бесѣдахъ съ духами и старались все время мазать ихъ елеемъ. Намъ это ничего не стоило, а духа умягчало.
— Ты бы, можетъ, показался намъ, Бурачковъ? — проворковала Чмокина. —Конечно, если тебѣ не трудно...
При слабомъ свѣтѣ было видно, какъ что-то туманное, бѣлое, завозилось въ углу около рояля, заколебалось и стало сгущаться.
