место при заключении сделки, была действительно серьезна и могла возбуждать основательное опасение у лица угрожаемого за дорогие блага человека, т. е. за здоровье, честь и имущество его лично, или людей, ему близких, к притом как в тех случаях, когда принуждение заключалось в насилии физическом, или нравственном, посредством возбуждения угрозами страха настоящими или будущими действиями действительного зла лицу, вступающему в сделку (реш. 1901 г. № 21). Из утверждения Шершеневича о том, что для совершения сделки, совершенной под влиянием угрозы, нет необходимости, чтобы угроза, как преступное действие, была рассмотрена уголовным судом, возможно выведение того заключения, что и по его мнению также только угрозы, караемые как уголовные преступления, могут быть принимаемы в значении такого принуждения, которое может оказывать влияние на действительность сделки. Подтверждением такому заключению о взгляде Шершеневича на угрозы может служить также утверждение его о том, что от психического принуждения следует отличать нравственное давление, которое никакого влияния на силу сделки оказывать не должно (Учеб. рус. гр. пр., изд. 2, стр. 131—132). Пирвиц в его статье „Непреодолимая сила“, напротив, высказывается по этому поводу не вполне определительно, говоря, что наш закон, предусматривающий недействительность действий, совершенных под влиянием физического или психического принуждения, не придает такого значения лишь противонравственному давлению (Жур. Мин. Юст. 1895 г., март, стр. 37). Дювернуа считает правило 702 ст. X т. о принуждении к совершению сделок крайне неопределительным, как с одной стороны слишком широко устанавливающее понятие принуждения, как угрозу настоящим или будущим злом, потому что последнее редко на самом деле может иметь значение действительной, неотвратимой опасности, с другой стороны, напротив, напрасно его суживающее, относя к принуждению только угрозы причинением зла только самому лицу, вступающему в сделку, между тем как на самом деле за такие угрозы следует также принимать и угрозы причинением зла лицам, ему близким. Кроме этого, правило это представляется, по его мнению, неопределительным еще в том отношении, что в нем вовсе не указывается на связь того насильственного действия, в котором заключалось принуждение, с тою сделкой, к совершению которой оно побуждало потерпевшего (Чтения по гр. праву, изд. 4, т. I, стр. 712—716). Недостаточно определительным это правило закона представляется также и по мнению Растеряева, вследствие того, что вообще не всякое принуждение может оказывать влияние на совершение сделки, а только такое, которым совершение ее было вызвано страхом, подавляющим свободу воли, как непременно угрожающее злом в настоящем или в будущем (Недейст. юрид. сделок, стр. 117).
Нельзя не признать, что мнение Мейера о принуждении, как обстоятельстве, нарушающем свободу согласия или, все равно, устраняющем действительность выражения воли, представляется средним между только что приведенными крайними взглядами на значение этого обстоятельства, каковое мнение только несколько подробнее и точнее развито впоследствии Загоровским в его статье „Принуждение, ошибка и обман“ (Юрид. Вест., 1890 г., кн. 1, стр. 8—11) и Флексором в его заметке „Насилие над волей и его юридические последствия“ (Суд. Газ., 1892 г. № 30). По объяснению этих последних так же, как и по взгляду Мейера основанием оспаривания действительности сделки по нашим законам должно служить не только прямое физическое насилие, но и принуждение нравственное или угрозы, возбуждающие основательный страх или опасение за дорогие блага человека, за жизнь, здоровье, честь, или имущество и, притом, безразлично — в настоящем или будущем как самого лица, принуждаемого к совершению сделки, так равно
