онъ, остановивъ на минуту глянцевитую, пухлую руку цырюльника, расчищавшаго розовую дорогу между длинными кудрявыми бакенбардами.
— Слава Богу, — сказалъ Матвѣй, этимъ отвѣтомъ показывая, что онъ понимаетъ такъ же, какъ и баринъ, значеніе этого пріѣзда, то-есть что Анна Аркадьевна, любимая сестра Степана Аркадьевича, можетъ содѣйствовать примиренію мужа съ женой.
— Однѣ или съ супругомъ? — спросилъ Матвѣй.
Степанъ Аркадьевичъ не могъ говорить, такъ какъ цырюльникъ занятъ былъ верхнею губой, и поднялъ одинъ палецъ. Матвѣй въ зеркало кивнулъ головой.
— Однѣ. Наверху приготовить?
— Дарьѣ Александровнѣ доложи, гдѣ прикажутъ.
— Дарьѣ Александровнѣ? — какъ бы съ сомнѣніемъ повторилъ Матвѣй.
— Да, доложи. И вотъ возьми телеграмму, передай, что́ онѣ скажутъ.
„Попробовать хотите“, понялъ Матвѣй, но онъ сказалъ только: — Слушаю-съ.
Степанъ Аркадьевичъ уже былъ умытъ и расчесанъ и сбирался одѣваться, когда Матвѣй, медленно ступая поскрипывающими сапогами, съ телеграммой въ рукѣ вернулся въ комнату. Цырюльника уже не было.
— Дарья Александровна приказали доложить, что онѣ уѣзжаютъ. Пускай дѣлаютъ, какъ имъ, вамъ то-есть, угодно, — сказалъ онъ, смѣясь только глазами, и, положивъ руки въ карманы и склонивъ голову на бокъ, уставился на барина. Степанъ Аркадьевичъ помолчалъ. Потомъ добрая и нѣсколько жалкая улыбка показалась на его красивомъ лицѣ.
— А? Матвѣй? — сказалъ онъ, покачивая головой.
— Ничего, сударь, образуется, — сказалъ Матвѣй.
— Образуется?
— Такъ точно-съ.
