ніе. Она вспомнила Вронскаго. Она подняла на Левина свой свѣтлые, правдивые глаза и, увидавъ его отчаянное лицо, поспѣшно отвѣтила:
— Этого не можетъ быть… простите меня.
Какъ за минуту тому назадъ она была близка ему, какъ важна для его жизни! И какъ теперь она стала чужда и далека ему!
— Это не могло быть иначе, — сказалъ онъ, не глядя на нее. Онъ поклонился и хотѣлъ уйти.
Но въ это самое время вышла княгиня. На лицѣ ея изобразился ужасъ, когда она увидѣла ихъ однихъ и ихъ разстроенныя лица. Левинъ поклонился ей и ничего не сказалъ. Кити молчала, не поднимая глазъ. „Слава Богу, отказала“, подумала мать, и лицо ея просіяло обычною улыбкой, съ которою она встрѣчала по четвергамъ гостей. Она сѣла и начала разспрашивать Левина о его жизни въ деревнѣ. Онъ сѣлъ опять, ожидая пріѣзда гостей, чтобъ уѣхать незамѣтно.
Черезъ пять минутъ вошла подруга Кити, прошлую зиму вышедшая замужъ, графиня Нордстонъ.
Это была сухая, желтая, съ черными блестящими глазами, болѣзненная и нервная женщина. Она любила Кити, и любовь ея къ ней, какъ и всегда любовь замужнихъ къ дѣвушкамъ, выражалась въ желаніи выдать Кити по своему идеалу счастія замужъ; она желала выдать ее за Вронскаго. Левинъ, котораго она въ началѣ зимы часто у нихъ встрѣчала, былъ всегда непріятенъ ей. Ея постоянное и любимое занятіе при встрѣчѣ съ нимъ состояло въ томъ, чтобы шутить надъ нимъ.
— Я люблю, когда онъ съ высоты своего величія смотритъ на меня, или прекращаетъ свой умный разговоръ со мной, потому что я глупа, или снисходитъ до меня. Я это очень люблю: снисходитъ! Я очень рада, что онъ меня терпѣть не можетъ, — говорила она о немъ.
