Степанъ Аркадьевичъ съ тѣмъ нѣсколько торжественнымъ лицомъ, съ которымъ онъ садился въ предсѣдательское кресло въ своемъ присутствіи, вошелъ въ кабинетъ Алексѣя Александровича. Алексѣй Александровичъ, заложивъ руки за спину, ходилъ по комнатѣ и думалъ о томъ же, о чемъ Степанъ Аркадьевичъ говорилъ съ его женой.
— Я не мѣшаю тебѣ? — сказалъ Степанъ Аркадьевичъ, при видѣ зятя вдругъ испытывая непривычное ему чувство смущенія. Чтобы скрыть это смущеніе, онъ досталъ только что купленную съ новымъ способомъ открыванія папиросницу и, понюхавъ кожу, досталъ папироску.
— Нѣтъ. Тебѣ нужно что-нибудь? — неохотно отвѣчалъ Алексѣй Александровичъ.
— Да, мнѣ хотѣлось… мнѣ нужно по… да, нужно поговорить, — сказалъ Степанъ Аркадьевичъ, съ удивленіемъ чувствуя непривычную робость.
Чувство это было такъ неожиданно и странно, что Степанъ Аркадьевичъ не повѣрилъ, что это былъ голосъ совѣсти, говорившій ему, что дурно то, что онъ былъ намѣренъ дѣлать. Степанъ Аркадьевичъ сдѣлалъ надъ собой усиліе и поборолъ нашедшую на него робость.
— Надѣюсь, что ты вѣришь въ мою любовь къ сестрѣ и въ искреннюю привязанность и уваженіе къ тебѣ, — сказалъ онъ краснѣя.
Алексѣй Александровичъ остановился и ничего не отвѣчалъ, но лицо его поразило Степана Аркадьевича бывшимъ на немъ выраженіемъ покорной жертвы.
— Я намѣренъ былъ, я хотѣлъ поговорить о сестрѣ и о вашемъ положеніи взаимномъ, — сказалъ Степанъ Аркадьевичъ, все еще борясь съ непривычною застѣнчивостью.
Алексѣй Александровичъ грустно усмѣхнулся, посмотрѣлъ на
