съ нимъ. Тамъ значилось: „если обманъ, то презрѣніе спокойное и уѣхать; если правда, то соблюсти приличія“.
Швейцаръ отворилъ дверь еще прежде, чѣмъ Алексѣй Александровичъ позвонилъ. Швейцаръ Петровъ, иначе Капитонычъ, имѣлъ странный видъ въ старомъ сюртукѣ, безъ галстука и въ туфляхъ.
— Что барыня?
— Вчера разрѣшились благополучно.
Алексѣй Александровичъ остановился и поблѣднѣлъ. Онъ ясно понялъ теперь, съ какою силой онъ желалъ ея смерти.
— А здоровье?
Корней въ утреннемъ фартукѣ сбѣжалъ съ лѣстницы.
— Очень плохо, — отвѣчалъ онъ. — Вчера былъ докторскій съѣздъ и теперь докторъ здѣсь.
— Возьми вещи, — сказалъ Алексѣй Александровичъ и, испытывая нѣкоторое облегченіе отъ извѣстія, что есть все-таки надежда смерти, онъ вошелъ въ переднюю.
На вѣшалкѣ было военное пальто. Алексѣй Александровичъ замѣтилъ это и спросилъ:
— Кто здѣсь?
— Докторъ, акушерка и графъ Вронскій.
Алексѣй Александровичъ прошелъ во внутреннія комнаты.
Въ гостиной никого не было; изъ ея кабинета на звукъ его шаговъ вышла акушерка въ чепцѣ съ лиловыми лентами.
Она подошла къ Алексѣю Александровичу и съ фамильярностью близости смерти, взявъ его за руку, повлекла въ спальню.
— Слава Богу, что вы пріѣхали! Только о васъ и о васъ, — сказала она.
— Дайте же льду скорѣе! — сказалъ изъ спальни повелительный голосъ доктора.
Алексѣй Александровичъ прошелъ въ ея кабинетъ. У ея стола бокомъ къ спинкѣ на низкомъ стулѣ сидѣлъ Вронскій и, закрывъ лицо руками, плакалъ. Онъ вскочилъ на голосъ доктора, отнялъ руки отъ лица и увидалъ Алексѣя Александровича.
