— Пойдемъ же къ женѣ, она такъ хочетъ тебя видѣть.
Алексѣй Александровичъ развернулъ пледъ, подъ которымъ были закутаны его зябкія ноги, и, выйдя изъ кареты, пробрался черезъ снѣгъ къ Дарьѣ Александровнѣ.
— Что же это, Алексѣй Александровичъ, за что вы насъ такъ обходите? — сказала Долли улыбаясь.
— Я очень занятъ былъ. Очень радъ васъ видѣть, — сказалъ онъ тономъ, который ясно говорилъ, что онъ огорченъ этимъ. — Какъ ваше здоровье?
— Ну, что моя милая Анна?
Алексѣй Александровичъ промычалъ что-то и хотѣлъ уйти. Но Степанъ Аркадьевичъ остановилъ его.
— А вотъ что мы сдѣлаемъ завтра. Долли, зови его обѣдать! Позовемъ Кознышева и Песцова, чтобъ его угостить московскою интеллигенціей.
— Такъ пожалуйста пріѣзжайте, — сказала Долли, — мы васъ будемъ ждать въ пять, въ шесть часовъ, если хотите. Ну, что моя милая Анна? Какъ давно…
— Она здорова, — хмурясь промычалъ Алексѣй Александровичъ. — Очень радъ! — и онъ направился къ своей каретѣ.
— Будете? — прокричала Долли.
Алексѣй Александровичъ проговорилъ что-то, чего Долли не могла разслышать въ шумѣ двигавшихся экипажей.
— Я завтра заѣду! — прокричалъ ему Степанъ Аркадьевичъ.
Алексѣй Александровичъ сѣлъ въ карету и углубился въ нее такъ, чтобы не видать и не быть видимымъ.
— Чудакъ! — сказалъ Степанъ Аркадьевичъ женѣ и, взглянувъ на часы, сдѣлалъ предъ лицомъ движеніе рукой, означающее ласку женѣ и дѣтямъ, и молодецки пошелъ по тротуару.
— Стива! Стива! — закричала Долли покраснѣвъ.
Онъ обернулся.
