избѣгая ея взгляда; ротъ былъ твердо и презрительно сжатъ. Въ походкѣ, въ движеніяхъ, въ звукѣ голоса его были рѣшительность и твердость, какихъ жена никогда не видала въ немъ. Онъ вошелъ въ комнату и, не поздоровавшись съ нею, прямо направился къ ея письменному столу и, взявъ ключи, отворилъ ящикъ.
— Что вамъ нужно? — вскрикнула она.
— Письма вашего любовника, — сказалъ онъ.
— Ихъ здѣсь нѣтъ, — сказала она, затворяя ящикъ; но по этому движенію онъ понялъ, что угадалъ вѣрно, и, грубо оттолкнувъ ея руку, быстро схватилъ портфель, въ которомъ, онъ зналъ, она клала самыя нужныя бумаги. Она хотѣла вырвать портфель, но онъ оттолкнулъ ее.
— Сядьте! мнѣ нужно говорить съ вами, — сказалъ онъ, положивъ портфель подъ мышку и такъ напряженно прижавъ его локтемъ, что плечо его поднялось.
Она съ удивленіемъ и робостью молча глядѣла на него.
— Я сказалъ вамъ, что не позволю вамъ принимать вашего любовника у себя.
— Мнѣ нужно было видѣть его, чтобъ…
Она остановилась, не находя никакой выдумки.
— Не вхожу въ подробности о томъ, для чего женщинѣ нужно видѣть любовника.
— Я хотѣла, я только… — вспыхнувъ сказала она. Эта его грубость раздражила ее и придало ей смѣлости. — Неужели вы не чувствуете, какъ вамъ легко оскорблять меня? — сказала она.
— Оскорблять можно честнаго человѣка и честную женщину, но сказать вору, что онъ воръ, есть только la constatation d’un fait.
— Этой новой черты жестокости я не знала еще въ васъ.
— Вы называете жестокостью то, что мужъ предоставляетъ женѣ свободу, давая ей честный кровъ имени только подъ условіемъ соблюденія приличій. Это жестокость?
