— Сонъ? — повторилъ Вронскій и мгновенно вспомнилъ своего мужика во снѣ.
— Да, сонъ, — сказала она. — Давно ужъ я видѣла этотъ сонъ. Я видѣла, что я вбѣжала въ свою спальню, что мнѣ нужно тамъ взять что-то, узнать что-то: ты знаешь, какъ это бываетъ во снѣ, — говорила она, съ ужасомъ широко открывая глаза, — и въ спальнѣ въ углу стоитъ что-то…
— Ахъ, какой вздоръ! какъ можно вѣрить…
Но она не позволила себя перебить. То, что́ она говорила, было слишкомъ важно для нея.
— И это что-то повернулось, и я вижу, что это мужикъ съ взъерошенною бородой, маленькій и страшный. Я хотѣла бѣжать, но онъ нагнулся надъ мѣшкомъ и руками что-то копошится тамъ…
Она представила, какъ онъ копошился въ мѣшкѣ. Ужасъ былъ на ея лицѣ. И Вронскій, вспоминая свой сонъ, чувствовалъ такой же ужасъ, наполнявшій его душу.
— Онъ копошится и приговариваетъ по-французски скоро-скоро и, знаешь, грасируетъ: Il faut le battre le fer, le broyer, le pétrir… И я отъ страха захотѣла проснуться, проснулась… но я проснулась во снѣ. И стала спрашивать себя, что́ это значитъ? И Корней мнѣ говоритъ: „родами, родами умрете, родами, матушка“… И я проснулась…
— Какой вздоръ, какой вздоръ! — говорилъ Вронскій, но онъ самъ чувствовалъ, что не было никакой убѣдительности въ его голосѣ.
— Но не будемъ говорить. Позвони, я велю подать чаю. До подожди, теперь недолго, я…
Но вдругъ она остановилось. Выраженіе ея лица мгновенно измѣнилось. Ужасъ и волненіе вдругъ замѣнились выраженіемъ тихаго, серьезнаго и блаженнаго вниманія. Онъ не могъ понять значенія этой перемѣны. Она слышала въ себѣ движеніе новой жизни.
