— Я ищу средства работать производительно и для себя, и для рабочаго. Я хочу устроить… — отвѣчалъ онъ горячо.
— Ничего ты не хочешь устроить; просто, какъ ты всю жизнь жилъ, тебѣ хочется оригинальничать, показать, что ты не просто эксплуатируешь мужиковъ, а съ идеей.
— Ну, такъ ты думаешь, и оставь! — отвѣчалъ Левинъ, чувствуя, что мускулъ лѣвой щеки его неудержимо прыгаетъ.
— Ты не имѣлъ и не имѣешь убѣжденій, а тебѣ только бы утѣшать свое самолюбіе.
— Ну и прекрасно, и оставь меня!
— И оставлю!, И давно пора, и убирайся къ чорту! и очень жалѣю, что пріѣхалъ!
Какъ ни старался потомъ Левинъ успокоить брата, Николай ничего не хотѣлъ слышать, говорилъ, что гораздо лучше разъѣхаться, и Константинъ видѣлъ, что просто брату невыносима стала жизнь.
Николай уже совсѣмъ собрался уѣзжать, когда Константинъ опять пришелъ къ нему и ненатурально просилъ извинить, если чѣмъ-нибудь оскорбилъ его.
— А, великодушіе! — сказалъ Николай и улыбнулся. — Если тебѣ хочется быть правымъ, то могу доставить тебѣ это удовольствіе. Ты правъ; но я все-таки уѣду!
Предъ самымъ только отъѣздомъ Николай поцѣловался съ нимъ и сказалъ, вдругъ странно серьезно взглянувъ на брата:
— Все-таки не поминай меня лихомъ, Костя! — и голосъ его дрогнулъ.
Это были единственныя слова, которыя были сказаны искренно. Левинъ понялъ, что подъ этими словами подразумѣвалось: „ты видишь и знаешь, что я плохъ, и, можетъ быть, мы больше не увидимся“. Левинъ понялъ это, и слезы брызнули у него изъ глазъ. Онъ еще разъ поцѣловалъ брата, но ничего не могъ и не умѣлъ сказать ему.
На третій день послѣ отъѣзда брата и Левинъ уѣхалъ за границу. Встрѣтившись на желѣзной дорогѣ съ Щербацкимъ,
