не зналъ, не только никогда и не думалъ объ этомъ, но не умѣлъ и не смѣлъ думать объ этомъ.
„Я работаю, я хочу сдѣлать что-то, а я забылъ, что все кончится, что — смерть“.
Онъ сидѣлъ на кровати въ темнотѣ, скорчившись и обнявъ свои колѣни, и, сдерживая дыханіе отъ напряженія мысли, думалъ. Но чѣмъ болѣе онъ напрягалъ мысль, тѣмъ только яснѣе ему становилось, что это несомнѣнно такъ, что дѣйствительно онъ забылъ, просмотрѣлъ въ жизни одно маленькое обстоятельство, — то, что придетъ смерть и все кончится, что ничего и не стоило начинать и что помочь этому никакъ нельзя. Да, это ужасно, но это такъ.
„Да вѣдь я живъ еще. Теперь-то что же дѣлать, что дѣлать?“ говорилъ онъ съ отчаяніемъ. Онъ зажегъ свѣчу и осторожно всталъ и пошелъ къ зеркалу и сталъ смотрѣть свое лицо и волосы. Да, въ вискахъ были сѣдые волосы. Онъ открылъ ротъ. Зубы задніе начинали портиться. Онъ обнажилъ свои мускулистыя руки. Да, силы много. Но и у Николеньки, который тамъ дышитъ остатками легкихъ, было тоже здоровое тѣло. И вдругъ ему вспомнилось, какъ они дѣтьми вмѣстѣ ложились спать и ждали только того, чтобы Ѳедоръ Богданычъ вышелъ за дверь, чтобы кидать другъ въ друга подушками и хохотать, хохотать неудержимо, такъ, что даже страхъ предъ Ѳедоромъ Богданычемъ не могъ остановить это черезъ край бившее и пѣнящееся сознаніе счастія жизни. „А теперь эта скривившаяся пустая грудь… и я, не знающій, зачѣмъ и что со мной будетъ…“
— К-ха! К-ха! А, чортъ! Что возишься, что ты не спишь? — окликнулъ его голосъ брата.
— Такъ, я не знаю, безсонница.
— А я хорошо спалъ, у меня теперь ужъ нѣтъ пота. Посмотри, пощупай рубашку. Нѣтъ пота?
Левинъ пощупалъ, ушелъ за перегородку, потушилъ свѣчу, но долго еще не спалъ. Только что ему немного уяснился вопросъ
