— Однако во всей Европѣ теперь школы обязательны.
— А какъ же вы сами согласны въ этомъ со Спенсеромъ? — спросилъ Левинъ.
Но въ глазахъ Свіяжскаго мелькнуло выраженіе испуга, и онъ улыбаясь сказалъ:
— Нѣтъ, эта крикса превосходна! Неужели вы сами слышали?
Левинъ видѣлъ, что такъ и не найдетъ онъ связи жизни этого человѣка съ его мыслями. Очевидно, ему совершенно было все равно, къ чему приведетъ его разсужденіе; ему нуженъ былъ только процессъ разсужденія. И ему непріятно было, когда процессъ разсужденія заводилъ его въ тупой переулокъ. Этого только онъ не любилъ и избѣгалъ, переводя разговоръ на что-нибудь пріятно-веселое.
Всѣ впечатлѣнія этого дня, начиная съ впечатлѣнія мужика на половинѣ дороги, которое служило какъ бы основнымъ базисомъ всѣхъ нынѣшнихъ впечатлѣній и мыслей, сильно взволновали Левина. Этотъ милый Свіяжскій, держащій при себѣ мысли только для общественнаго употребленія и очевидно имѣющій другія какія-то, тайныя для Левина, основы жизни, — вмѣстѣ съ тѣмъ онъ, съ толпой, имя которой легіонъ, руководящій общественнымъ мнѣніемъ посредствомъ чуждыхъ ему мыслей; этотъ озлобленный помѣщикъ, совершенно правый въ своихъ разсужденіяхъ, вымученныхъ жизнью, но неправый своимъ озлобленіемъ къ цѣлому классу и самому лучшему классу Россіи; собственное недовольство своею дѣятельностью и смутная надежда найти поправку всему этому, — все это сливалось въ чувство внутренней тревоги и ожиданія близкаго разрѣшенія.
Оставшись въ отведенной ему комнатѣ, лежа на пружинномъ тюфякѣ, подкидывавшемъ неожиданно при каждомъ движеніи его руки и ноги, Левинъ долго не спалъ. Ни одинъ разговоръ со Свіяжскимъ, хотя и много умнаго было сказано имъ, не интересовалъ Левина; но доводы помѣщика требовали обсужденія. Левинъ невольно вспоминалъ всѣ его слова и поправлялъ въ своемъ воображеніи то, что онъ отвѣчалъ ему.
