Сойдясь съ нимъ, она крѣпко пожала его руку.
— Ты не сердишься, что я вызвала тебя? Мнѣ необходимо было тебя видѣть, — сказала она; и тотъ серьезный и строгій складъ губъ, который онъ видѣлъ из-подъ вуали, сразу измѣнилъ его душевное настроеніе.
— Я, сердиться! Но какъ ты пріѣхала, куда?
— Все равно, — сказала она, кладя свою руку на его, — пойдемъ, мнѣ нужно переговорить.
Онъ понялъ, что что-то случилось и что свиданіе это не будетъ радостное. Въ присутствіи ея онъ не имѣлъ своей воли: не зная причины ея тревоги, онъ чувствовалъ уже, что та же тревога невольно сообщалась и ему.
— Что же, что? — спрашивалъ онъ, сжимая локтемъ ея руку и стараясь прочесть въ ея лицѣ ея мысли.
Она прошла молча нѣсколько шаговъ, собираясь съ духомъ, и вдругъ остановилась.
— Я не сказала тебѣ вчера, — начала она, быстро и тяжело дыша, — что, возвращаясь домой съ Алексѣемъ Александровичемъ, я объявила ему все… сказала, что я не могу быть его женой, что… и все сказала.
Онъ слушалъ ее, невольно склоняясь всѣмъ станомъ, какъ бы желая этимъ смягчить для нея тяжесть ея положенія. Но, какъ только она сказала это, онъ вдругъ выпрямился, и лицо его приняло гордое и строгое выраженіе.
— Да, да, это лучше, тысячу разъ лучше! Я понимаю, какъ тяжело это было, — сказалъ онъ. Но она не слушала его словъ, она читала его мысли по выраженію лица. Она не могла знать, что выраженіе его лица относилось къ первой пришедшей Вронскому мысли — неизбѣжности теперь дуэли. Ей никогда и въ голову не приходила мысль о дуэли и поэтому это мимолетное выраженіе строгости она объяснила иначе.
Получивъ письмо мужа, она знала уже въ глубинѣ души, что все останется по-старому, что она не въ силахъ будетъ пренебречь своимъ положеніемъ, бросить сына и соединиться
