словъ занимало его, сколько то отношеніе къ дѣлу Серпуховского, уже думающаго бороться съ властью и имѣющаго въ этомъ мірѣ уже свои симпатіи и антипатіи, тогда какъ для него были по службѣ только интересы эскадрона. Вронскій понялъ тоже, какъ могъ быть силенъ Серпуховской своею несомнѣнною способностью обдумывать, понимать вещи, своимъ умомъ и даромъ слова, такъ рѣдко встрѣчающимся въ той средѣ, въ которой онъ жилъ. И, какъ ни совѣстно это было ему, ему было завидно.
— Все-таки мнѣ недостаетъ для этого одной главной вещи, — отвѣчалъ онъ: — недостаетъ желанія власти. Это было, но прошло.
— Извини меня, это неправда, — улыбаясь сказалъ Серпуховской.
— Нѣтъ, правда, правда!.. теперь, чтобы быть искреннимъ, добавилъ Вронскій.
— Да, правда теперь, это другое дѣло; но это теперь будетъ не всегда.
— Можетъ быть, — отвѣчалъ Вронскій.
— Ты говоришь можетъ быть, — продолжалъ Серпуховской, какъ будто угадавъ его мысли, — а я тебѣ говорю навѣрное. И для этого я хотѣлъ тебя видѣть. Ты поступилъ такъ, какъ должно было. Это я понимаю, но персеверировать ты не долженъ. Я только прошу у тебя carte blanche. Я не покровительствую тебѣ… Хотя отчего же мнѣ и не покровительствовать тебѣ: ты столько разъ мнѣ покровительствовалъ! Надѣюсь, что наша дружба стоитъ выше этого. Да, — сказалъ онъ, нѣжно, какъ женщина, улыбаясь ему. — Дай мнѣ carte blanche, выходи изъ полка, и я втяну тебя незамѣтно.
— Но ты пойми, мнѣ ничего не нужно, — сказалъ Вронскій, — какъ только то, чтобы все было, какъ было.
Серпуховской всталъ и сталъ противъ него.
— Ты сказалъ, чтобы все было, какъ было. Я понимаю, что это значитъ. Но послушай: мы ровесники, можетъ быть, ты
