враждебному тому, который посѣщала Анна. Кромѣ того, старый Стремовъ, одинъ изъ вліятельныхъ людей Петербурга, поклонникъ Лизы Меркаловой, былъ по службѣ врагъ Алексѣя Александровича. По всѣмъ этимъ соображеніямъ Анна не хотѣла ѣхать, и къ этому ея отказу относились намеки записки княгини Тверской. Теперь же Анна, въ надеждѣ увидать Вронскаго, пожелала ѣхать.
Анна пріѣхала къ княгинѣ Тверской раньше другихъ гостей.
Въ то время какъ она входила, лакей Вронскаго съ расчесанными бакенбардами, похожій на камер-юнкера, входилъ тоже. Онъ остановился у двери и, снявъ фуражку, пропустилъ ее. Анна узнала его и тутъ только вспомнила, что Вронскій вчера сказалъ, что не пріѣдетъ. Вѣроятно онъ объ этомъ прислалъ записку.
Она слышала, снимая верхнее платье въ передней, какъ лакей, выговаривавшій даже р какъ камеръ-юнкеръ, сказалъ: „отъ графа княгинѣ“, и передалъ записку.
Ей хотѣлось спросить, гдѣ его баринъ. Ей хотѣлось вернуться назадъ и послать ему письмо, чтобы онъ пріѣхалъ къ ней, иди самой ѣхать къ нему. Но ни того, ни другого, ни третьяго нельзя было сдѣлать: уже впереди слышались объявляющіе о ея пріѣздѣ звонки, и лакей княгини Тверской уже сталъ вполоборота у отворенной двери, ожидая ея прохода во внутреннія комнаты.
— Княгиня въ саду, сейчасъ доложатъ. Не угодно ли пожаловать въ садъ? — доложилъ другой лакей въ другой комнатѣ.
Положеніе нерѣшительности, неясности было все то же, какъ и дома; еще хуже, потому что нельзя было ничего предпринять, нельзя было увидать Вронскаго, а надо было оставаться здѣсь, въ чуждомъ и столь противоположномъ ея настроенію обществѣ; но она была въ туалетѣ, который, она знала, шелъ къ ней; она была не одна: вокругъ была эта привычная торжественная обстановка праздности, и ей было легче, чѣмъ дома; она не
