онъ никогда не будетъ въ состояніи возвратить ей своего уваженія; но не было и не могло быть никакихъ причинъ ему разстраивать свою жизнь и страдать вслѣдствіе того, что она была дурная и невѣрная жена. „Да, пройдетъ время, все устрояющее время, и отношенія возстановятся прежнія, — сказалъ себѣ Алексѣй Александровичъ, — то-есть возстановятся въ такой степени, что я не буду чувствовать разстройства въ теченіи своей жизни. Она должна быть несчастлива, но я не виноватъ и потому не могу быть несчастливъ“.
Подъѣзжая къ Петербургу, Алексѣй Александровичъ не только вполнѣ остановился на этомъ рѣшеніи, но и составилъ въ своей головѣ письмо, которое онъ напишетъ женѣ. Войдя въ швейцарскую, Алексѣй Александровичъ взглянулъ на письма и бумаги, принесенныя изъ министерства, и велѣлъ внести за собой въ кабинетъ.
— Отложить и никого не принимать, — сказалъ онъ на вопросъ швейцара, съ нѣкоторымъ удовольствіемъ, служившимъ признакомъ его хорошаго расположенія духа, ударяя на словѣ „не принимать“.
Въ кабинетѣ Алексѣй Александровичъ прошелся два раза и остановился у огромнаго письменнаго стола, на которомъ уже были зажжены впередъ вошедшимъ камердинеромъ шесть свѣчей, потрещалъ пальцами и сѣлъ, разбирая письменныя принадлежности. Положивъ локти на столъ, онъ склонилъ на бокъ голову, подумалъ съ минуту и началъ писать, ни одной секунды не останавливаясь. Онъ писалъ безъ обращенія къ ней и по-французски, употребляя мѣстоименіе „вы“, не имѣющее того характера холодности, который оно имѣетъ на русскомъ языкѣ.
„При послѣднемъ разговорѣ нашемъ я выразилъ вамъ мое намѣреніе сообщить свое рѣшеніе относительно предмета этого
