— Гдѣ моя лопатка, мама?
— Я говорю по-французски, и ты такъ же скажи.
Дѣвочка хотѣла сказать, но забыла, какъ лопатка по-французски; мать ей подсказала и потомъ по-французски же сказала, гдѣ отыскать лопатку. И это показалось Левину непріятнымъ.
Все теперь казалось ему въ домѣ Дарьи Александровны и въ ея дѣтяхъ совсѣмъ уже не такъ мило, какъ прежде.
„И для чего она говоритъ по-французски съ дѣтьми? — подумалъ онъ. — Какъ это неестественно и фальшиво! И дѣти чувствуютъ это. Выучить по-французски и отучить отъ искренности“, думалъ онъ самъ съ собой, не зная того, что Дарья Александровна все это двадцать разъ уже передумала и все-таки, хотя и въ ущербъ искренности, нашла необходимымъ учить этимъ путемъ своихъ дѣтей.
— Но куда же вамъ ѣхать. Посидите.
Левинъ остался до чая, но веселье его все исчезло, и ему было неловко.
Послѣ чая онъ вышелъ въ переднюю велѣть подавать лошадей и, когда вернулся, засталъ Дарью Александровну взволнованную, съ разстроеннымъ лицомъ и слезами на глазахъ. Въ то время какъ Левинъ выходилъ, случилось для Дарьи Александровны событіе, разрушившее вдругъ все ея сегодняшнее счастіе и гордость дѣтьми: Гриша и Таня подрались за мячикъ. Дарья Александровна, услышавъ крикъ въ дѣтской, выбѣжала и застала ихъ въ ужасномъ видѣ: Таня держала Гришу за волосы, а онъ, съ изуродованнымъ злобой лицомъ, билъ ее кулаками куда попало. Что-то оборвалось въ сердцѣ Дарьи Александровны, когда она увидала это. Какъ будто мракъ надвинулся на ея жизнь: она поняла, что тѣ ея дѣти, которыми она такъ гордилась, были не только самыя обыкновенныя, но даже нехорошія, дурно воспитанныя дѣти, съ грубыми, звѣрскими наклонностями, злыя дѣти.
