была по поясъ въ серединѣ лощины, нѣжная и мягкая, лопушистая, кое-гдѣ по лѣсу пестрѣющая Иваном-да-Марьей.
Послѣ короткаго совѣщанія — вдоль ли, поперекъ ли ходить — Прохоръ Ермилинъ, тоже извѣстный косецъ, огромный, черноватый мужикъ, пошелъ передомъ. Онъ прошелъ рядъ впередъ, повернулся назадъ и отвалилъ, — и всѣ стали выравниваться за нимъ, ходя подъ гору по лощинѣ и на гору подъ самую опушку лѣса. Солнце зашло за лѣсъ. Роса уже пала; косцы только на горкѣ были на солнцѣ, а въ низу, по которому поднимался паръ, и на той сторонѣ шли въ свѣжей, росистой тѣни. Работа кипѣла.
Подрѣзаемая съ сочнымъ звукомъ и пряно пахнущая трава ложилась высокими рядами. Тѣснившіеся по короткимъ рядамъ косцы со всѣхъ сторонъ, побрякивая брусницами и звуча то столкнувшимися косами, то свистомъ бруска по оттачиваемой косѣ, то веселыми криками, подгоняли другъ друга.
Левинъ шелъ все такъ же между молодымъ малымъ и старикомъ. Старикъ, надѣвшій свою овчинную куртку, былъ такъ же веселъ, шутливъ и свободенъ въ движеніяхъ. Въ лѣсу безпрестанно попадались березовые, разбухшіе въ сочной травѣ грибы, которые рѣзались косами. Но старикъ, встрѣчая грибъ, каждый разъ сгибался, подбиралъ и клалъ за пазуху. „Еще старухѣ гостинцу“, приговаривалъ онъ.
Какъ ни было легко косить мокрую и слабую траву, но трудно было спускаться и подниматься по крутымъ косогорамъ оврага. Но старика это не стѣсняло. Махая все такъ же косой, онъ маленькимъ, твердымъ шажкомъ своихъ обутыхъ въ большіе лапти ногъ влѣзалъ медленно на кручь и, хоть и трясся всѣмъ тѣломъ и отвисшими ниже рубахи портками, не пропускалъ на пути ни одной травинки, ни одного гриба и такъ же шутилъ съ мужиками и Левинымъ. Левинъ шелъ за нимъ и часто думалъ, что онъ непремѣнно упадетъ, поднимаясь съ косою на такой крутой бугоръ, куда и безъ косы трудно взлѣзть; но онъ взлѣзалъ и дѣлалъ, что надо. Онъ чувствовалъ что какая-то внѣшняя сила двигала имъ.
