нимъ на „ты“ находились на двухъ крайнихъ пунктахъ общественной лѣстницы и очень бы удивились, узнавъ, что имѣютъ черезъ Облонскаго что-нибудь общее. Онъ былъ на „ты“ со всѣми, съ кѣмъ пилъ шампанское, а пилъ онъ шампанское со всѣми, и поэтому, въ присутствіи своихъ подчиненныхъ встрѣчаясь со своими постыдными „ты“ , какъ онъ называлъ шутя многихъ изъ своихъ пріятелей, онъ, со свойственнымъ ему тактомъ, умѣлъ уменьшать непріятность этого впечатлѣнія для подчиненныхъ. Левинъ не былъ постыдный „ты“ , но Облонскій со своимъ тактомъ почувствовалъ, что Левинъ думаетъ, что онъ предъ подчиненными можетъ не желать выказать свою близость съ нимъ, и потому поторопился увести его въ кабинетъ.
Левинъ былъ почти однихъ лѣтъ съ Облонскимъ и съ нимъ на „ты“ не по одному шампанскому. Левинъ былъ его товарищемъ и другомъ первой молодости. Они любили другъ друга, несмотря на различіе характеровъ и вкусовъ, какъ любятъ другъ друга пріятели, сошедшіеся въ первой молодости. Но, несмотря на это, какъ часто бываетъ между людьми, избравшими различные роды дѣятельности, каждый изъ нихъ хотя разсуждая и оправдывалъ дѣятельность другого, въ душѣ презиралъ ее. Каждому казалось, что та жизнь, которую онъ самъ ведетъ, есть одна настоящая жизнь, а которую ведетъ пріятель — есть только призракъ. Облонскій не могъ удержать легкой, насмѣшливой улыбки при видѣ Левина. Ужъ который разъ онъ видѣлъ его пріѣзжавшимъ въ Москву изъ деревни, гдѣ онъ что-то дѣлалъ, но что именно, того Степанъ Аркадьевичъ никогда не могъ понять хорошенько, да и не интересовался. Левинъ пріѣзжалъ въ Москву всегда взволнованный, торопливый, немножко стѣсненный и раздраженный этою стѣсненностью и большею частью съ совершенно новымъ, неожиданнымъ взглядомъ на вещи. Степанъ Аркадьевичъ смѣялся надъ этимъ и любилъ это. Точно такъ же и Левинъ въ душѣ презиралъ и городской образъ жизни своего пріятеля, и его службу, которую считалъ пустяками, и смѣялся надъ этимъ. Но разница была
