Мальчикъ этотъ чаще всѣхъ другихъ былъ помѣхой ихъ отношеній. Когда онъ былъ тутъ, ни Вронскій, ни Анна не только не позволяли себѣ говорить о чем-нибудь такомъ, чего бы они не могли повторить при всѣхъ, но они не позволяли себѣ даже и намеками говорить то, чего бы мальчикъ не понялъ. Они не сговаривались объ этомъ, но это установилось само собой. Они считали бы оскорбленіемъ самихъ себя обманывать этого ребенка. При немъ они говорили между собой, какъ знакомые. Но, несмотря на эту осторожность, Вронскій часто видѣлъ устремленный на него, внимательный и недоумѣвающій взглядъ ребенка и странную робость, неровность, то ласку, то холодность и застѣнчивость въ отношеніи къ себѣ этого мальчика. Какъ будто ребенокъ чувствовалъ, что между этимъ человѣкомъ и его матерью есть какое-то важное отношеніе, значенія котораго онъ понять не можетъ.
Дѣйствительно, мальчикъ чувствовалъ, что онъ не можетъ понять этого отношенія, и силился и не могъ уяснить себѣ то чувство, которое онъ долженъ имѣть къ этому человѣку. Съ чуткостью ребенка къ проявленію чувства онъ ясно видѣлъ, что отецъ, гувернантка, няня — всѣ не только не любили, но съ отвращеніемъ и страхомъ смотрѣли на Вронскаго, хотя и ничего не говорили про него, а что мать смотрѣла на него какъ на лучшаго друга.
„Что же это значитъ? Кто онъ такой? Какъ надо любить его? Если я не понимаю, я виноватъ, или я глупый или дурной мальчикъ“, думалъ ребенокъ, и отъ этого происходили его испытующее, вопросительное, отчасти непріязненное выраженіе, и робость, и неровность, которыя такъ стѣсняли Вронскаго. Присутствіе этого ребенка всегда и неизмѣнно вызывало во Вронскомъ то странное чувство безпричиннаго омерзѣнія, которое онъ испытывалъ послѣднее время. Присутствіе этого ребенка вызывало во Вронскомъ и въ Аннѣ чувство, подобное чувству мореплавателя, видящаго по компасу, что направленіе, по которому онъ быстро движется, далеко расходится съ надле-
