Возвращаясь домой, Левинъ разспросилъ всѣ подробности о болѣзни Кити и планахъ Щербацкихъ и хотя ему совѣстно бы было признаться въ этомъ, то, что онъ узналъ, было пріятно ему. Пріятно и потому, что была еще надежда, и еще болѣе пріятно потому, что больно было ей, той, которая сдѣлала ему такъ больно. Но когда Степанъ Аркадьевичъ началъ говорить о причинахъ болѣзни Кити и упомянулъ имя Вронскаго, Левинъ перебилъ его:
— Я не имѣю никакого права знать семейныя подробности, по правдѣ сказать и никакого интереса.
Степанъ Аркадьевичъ чуть замѣтно улыбнулся, уловивъ мгновенную и столь знакомую ему перемѣну въ лицѣ Левина, сдѣлавшагося столь же мрачнымъ, сколько онъ былъ веселъ минуту тому назадъ.
— Ты уже совсѣмъ кончилъ о лѣсѣ съ Рябининымъ? — спросилъ Левинъ.
— Да, кончилъ. Цѣна прекрасная, тридцать восемь тысячъ. Восемь впередъ, а остальныя на шесть лѣтъ. Я долго съ этимъ возился. Никто больше не давалъ.
— Это значитъ, ты даромъ отдалъ лѣсъ, — мрачно сказалъ Левинъ.
— То-есть почему же даромъ? — съ добродушною улыбкой сказалъ Степанъ Аркадьевичъ, зная, что теперь все будетъ не хорошо для Левина.
— Потому что лѣсъ стоитъ по крайней мѣрѣ пятьсотъ рублей за десятину, — отвѣчалъ Левинъ.
— Ахъ, эти мнѣ сельскія хозяева! — шутливо сказалъ Степанъ Аркадьевичъ. — Этотъ вашъ тонъ презрѣнія къ нашему брату городскимъ!.. А какъ дѣло сдѣлать, такъ мы лучше всего сдѣлаемъ. Повѣрь, что я все расчелъ, — сказалъ онъ, — и лѣсъ очень выгодно проданъ, такъ что я боюсь, какъ бы тотъ не отказался даже. Вѣдь это не обидной лѣсъ. — сказалъ
