Степана Аркадьевича не только любили всѣ знавшіе его за его добрый, веселый нравъ и несомнѣнную честность, но въ немъ, въ его красивой, свѣтлой наружности, блестящихъ глазахъ, черныхъ бровяхъ, волосахъ, бѣлизнѣ и румянцѣ лица было что-то физически дѣйствовавшее дружелюбно и весело на людей, встрѣчавшихся съ нимъ. „Ага! Стива! Облонскій! Вотъ и онъ!“ почти всегда съ радостною улыбкой говорили, встрѣчаясь съ нимъ. Если и случалось иногда, что послѣ разговора съ нимъ оказывалось, что ничего особенно радостнаго не случилось, — на другой день, на третій опять точно такъ же всѣ радовались при встрѣчѣ съ нимъ.
Занимая третій годъ мѣсто начальника одного изъ присутственныхъ мѣстъ въ Москвѣ, Степанъ Аркадьевичъ пріобрѣлъ, кромѣ любви, и уваженіе сослуживцевъ, подчиненныхъ, начальников и всѣхъ, кто имѣлъ до него дѣло. Главныя качества Степана Аркадьевича, заслужившія ему это общее уваженіе по службѣ, состояли, во-первыхъ, въ чрезвычайной снисходительности къ людямъ, основанной въ немъ на сознаніи своихъ недостатков; во-вторыхъ, въ совершенной либеральности, не той, про которую онъ вычиталъ въ газетахъ, но той, которая у него была въ крови и съ которою онъ совершенно равно и одинаково относился ко всѣмъ людямъ, какого бы состоянія и званія они ни были; и въ-третьихъ — главное — въ совершенномъ равнодушіи къ тому дѣлу, которымъ онъ занимался, вслѣдствіе чего онъ никогда не увлекался и не дѣлалъ ошибокъ.
Пріѣхавъ къ мѣсту своего служенія, Степанъ Аркадьевичъ, провожаемый почтительнымъ швейцаромъ съ портфелемъ, прошелъ въ свой маленькій кабинетъ, надѣлъ мундиръ и вошелъ въ присутствіе. Писцы и служащіе всѣ встали, весело и почтительно кланяясь. Степанъ Аркадьевичъ поспѣшно, какъ всегда, прошелъ къ своему мѣсту, пожалъ руки членамъ и сѣлъ. Онъ пошутилъ и поговорилъ ровно, сколько это было прилично, и началъ занятія. Никто вѣрнѣе Степана Аркадьевича не умѣлъ найти ту границу свободы, простоты и офиціальности, которая
