теперь, кромѣ него, у нея никого не было, такъ что она и къ нему обращала свою мольбу о прощеніи. Она, глядя на него, физически чувствовала свое униженіе и ничего больше не могла говорить. Онъ же чувствовалъ то, что долженъ чувствовать убійца, когда видитъ тѣло, лишенное имъ жизни. Это тѣло, лишенное имъ жизни, была ихъ любовь, первый періодъ ихъ любви. Было что-то ужасное и отвратительное въ воспоминаніяхъ о томъ, за что было заплачено этою страшною цѣной стыда. Стыдъ предъ духовною наготой своей давилъ ее и сообщался ему. Но, несмотря на весь ужасъ убійцы предъ тѣломъ убитаго, надо рѣзать на куски, прятать это тѣло, надо пользоваться тѣмъ, что убійца пріобрѣлъ убійствомъ.
И съ озлобленіемъ, какъ будто со страстью, бросается убійца на это тѣло, и тащитъ, и рѣжетъ его, такъ и онъ покрывалъ поцѣлуями ея лицо и плечи. Она держала его руку и не шевелилась. Да, эти поцѣлуи — то, что́ куплено этимъ стыдомъ. Да, и эта рука, которая будетъ всегда моею, — рука моего сообщника. Она подняла эту руку и поцѣловала ее. Онъ опустился на колѣни и хотѣлъ видѣть ея лицо, но она прятала его и ничего не говорила. Наконецъ, какъ бы сдѣлавъ усиліе надъ собой, она поднялась и оттолкнула его. Лицо ея было все такъ же красиво, но тѣмъ болѣе было оно жалко.
— Все кончено, — сказала она. — У меня ничего нѣтъ, кромѣ тебя. Помни это.
— Я не могу не помнить того, что́ есть моя жизнь. За минуту этого счастія…
— Какое счастіе! — съ отвращеніемъ и ужасомъ сказала она, и ужасъ невольно сообщился ему. — Ради Бога, ни слова, ни слова больше.
Она быстро встала и отстранилась отъ него.
— Ни слова больше, — повторила она и съ страннымъ для него выраженіемъ холоднаго отчаянія на лицѣ она разсталась съ нимъ. Она чувствовала, что въ эту минуту не могла выразить словами того чувства стыда, радости и ужаса предъ этимъ
