почувствовала, что однимъ этимъ словомъ запретила она показывала, что признавала за собой извѣстныя права на него и этимъ самымъ поощряла его говорить про любовь. — Я вамъ давно это хотѣла сказать, — продолжала она, рѣшительно глядя ему въ глаза и вся пылая жегшимъ ея лицо румянцемъ, — а нынче я нарочно пріѣхала, зная, что я васъ встрѣчу. Я пріѣхала сказать вамъ, что это должно кончиться. Я никогда ни предъ кѣмъ не краснѣла, а вы заставляете меня чувствовать себя виновною въ чемъ-то.
Онъ смотрѣлъ на нее и былъ пораженъ новою духовною красотой ея лица.
— Чего вы хотите отъ меня? — сказалъ онъ просто и серьезно.
— Я хочу, чтобы вы поѣхали въ Москву и просили прощенія у Кити, — сказала она.
— Вы не хотите этого, — сказалъ онъ.
Онъ видѣлъ, что она говоритъ то, что принуждаетъ себя сказать, а не то, чего хочетъ.
— Если вы любите меня, какъ вы говорите, — прошептала она, — то сдѣлайте, чтобъ я была спокойна.
Лицо его просіяло.
— Развѣ вы не знаете, что вы для меня вся жизнь; но спокойствія я не знаю и не могу вамъ дать. Всего себя, любовь… да. Я не могу думать о васъ и о себѣ отдѣльно. Вы и я для меня одно. И я не вижу впереди возможности спокойствія ни для себя, ни для васъ. Я вижу возможность отчаянія, несчастія… или я вижу возможность счастія, какого счастія!.. Развѣ оно не возможно? — прибавилъ онъ однѣми губами, но она слышала.
Она всѣ силы ума своего напрягла на то, чтобы сказать то, что должно; но вмѣсто того она остановила на немъ свой взглядъ, полный любви, и ничего не отвѣтила.
„Вотъ оно! — съ восторгомъ думалъ онъ. — Тогда, когда я уже отчаивался и когда, казалось, не будетъ конца, — вотъ оно! Она любитъ меня. Она признается въ этомъ“.
