шиться; но и теперь, какъ въ прежніе раза, она говорила себѣ, что это не можетъ такъ остаться, что она должна предпринять что-нибудь, наказать, осрамить его, отомстить ему хоть малою частью той боли, которую онъ ей сдѣлалъ. Она все еще говорила, что уѣдетъ отъ него, но чувствовала, что это невозможно; это было невозможно потому, что она не могла отвыкнуть считать его своимъ мужемъ и любить его. Кромѣ того, она чувствовала, что если здѣсь, въ своемъ домѣ, она едва успѣвала ухаживать за своими пятью дѣтьми, то имъ будетъ еще хуже тамъ, куда она поѣдетъ со всѣми ими. И то въ эти три дня меньшой заболѣлъ отъ того, что его накормили дурнымъ бульономъ, а остальныя были вчера почти безъ обѣда. Она чувствовала, что уѣхать невозможно; но, обманывая себя, она все-таки отбирала вещи и притворялась, что уѣдетъ.
Увидавъ мужа, она опустила руки въ ящикъ шифоньерки, будто отыскивая что-то, и оглянулась на него только, когда онъ совсѣмъ вплоть подошелъ къ ней. Но лицо ея, которому она хотѣла придать строгое и рѣшительное выраженіе, выражало потерянность и страданіе.
— Долли! — сказалъ онъ тихимъ, робкимъ голосомъ. Онъ втянулъ голову въ плечи и хотѣлъ имѣть жалкій и покорный видъ, но онъ все-таки сіялъ свѣжестью и здоровьемъ. Она быстрымъ взглядомъ оглядѣла съ головы до ногъ его сіяющую свѣжестью и здоровьемъ фигуру. „Да, онъ счастливъ и доволенъ, — подумала она, — а я?.. И эта доброта противная, за которую всѣ такъ любятъ его и хвалятъ: я ненавижу эту его доброту“, подумала она. Ротъ ея сжался, мускулъ щеки затрясся на правой сторонѣ блѣднаго, нервнаго лица.
— Что вамъ нужно? — сказала она быстрымъ, не своимъ, груднымъ голосомъ.
— Долли! — повторилъ онъ съ дрожаніемъ въ голосѣ, — Анна пріѣдетъ сегодня.
— Ну, что же мнѣ? Я не могу ее принять! — вскрикнула она.
