тым, красивымъ и четкимъ почеркомъ написалъ ей записочку къ лицу, которое могло ей пособить. Отпустивъ штабсъ-капитаншу, Степанъ Аркадьевичъ взялъ шляпу и остановился, припоминая, не забылъ ли чего. Оказалось, что онъ ничего не забылъ, кромѣ того, что́ хотѣлъ забыть, — жену.
„Ахъ да!“ Онъ опустилъ голову, и красивое лицо его приняло тоскливое выраженіе. „Пойти или не пойти?“ говорилъ онъ себѣ. И внутренній голосъ говорилъ ему, что ходить не надобно, что, кромѣ фальши, тутъ ничего быть не можетъ, что поправить, починить ихъ отношеній невозможно, потому что невозможно сдѣлать ее опять привлекательною и возбуждающею любовь или его сдѣлать старикомъ, неспособнымъ любить. Кромѣ фальши и лжи, ничего не могло выйти теперь; а фальшь и ложь были противны его натурѣ.
„Однако когда-нибудь же нужно; вѣдь не можетъ же это такъ остаться“, сказалъ онъ, стараясь придать себѣ смѣлости. Онъ выпрямилъ грудь, вынулъ папироску, закурилъ, пыхнулъ два раза, бросилъ ее въ перламутровую раковину-пепельницу, быстрыми шагами прошелъ гостиную и отворилъ другую дверь въ спальню жены.
Дарья Александровна, въ кофточкѣ и съ пришпиленными на затылкѣ косами уже рѣдкихъ, когда-то густыхъ и прекрасныхъ волосъ, съ осунувшимся, худымъ лицомъ и большими, выдававшимися отъ худобы лица, испуганными глазами, стояла среди разбросанныхъ по комнатѣ вещей предъ открытою шифоньеркой, изъ которой она выбирала что-то. Услыхавъ шаги мужа, она остановилась, глядя на дверь и тщетно пытаясь придать своему лицу строгое и презрительное выраженіе. Она чувствовала, что боится его и боится предстоящаго свиданія. Она только что пыталась сдѣлать то, что пыталась сдѣлать уже десятый разъ въ эти три дня: отобрать дѣтскія и свои вещи, которыя она увезетъ къ матери, и опять не могла на это рѣ-
