Вошелъ приказчикъ и сказалъ, что все слава Богу благополучно, но сообщилъ, что греча въ новой сушилкѣ подгорѣла. Извѣстіе это раздражило Левина. Новая сушилка была выстроена и частью придумана Левинымъ. Приказчикъ былъ всегда противъ этой сушилки и теперь со скрытымъ торжествомъ объявлялъ, что греча подгорѣла. Левинъ же былъ твердо убѣжденъ, что если она подгорѣла, то потому только, что не были приняты тѣ мѣры, о которыхъ онъ сотни разъ приказывалъ. Ему стало досадно, и онъ сдѣлалъ выговоръ приказчику. Но было одно важное и радостное событіе: отелилась Пава, лучшая, дорогая, купленная съ выставки корова.
— Кузьма, дай тулупъ. А вы велите-ка взять фонарь, я пойду взгляну, — сказалъ онъ приказчику.
Скотная для дорогихъ коровъ была сейчасъ за домомъ. Пройдя черезъ дворъ мимо сугроба у сирени, онъ подошелъ къ скотной. Пахнуло навознымъ теплымъ паромъ, когда отворилось примерзшая дверь, и коровы, удивленныя непривычнымъ свѣтомъ фонаря, зашевелились на свѣжей соломѣ. Мелькнула гладкая, чернопѣгая, широкая спина голландки. Беркутъ, быкъ, лежалъ со своимъ кольцомъ въ губѣ и хотѣлъ было встать, но раздумалъ и только пыхнулъ раза два, когда проходили мимо. Красная красавица, громадная какъ гиппопотамъ Пава, повернувшись задомъ, заслоняла отъ входившихъ теленка и обнюхивала его.
Левинъ вошелъ въ денникъ, оглядѣлъ Паву и поднялъ краснопѣгаго теленка на его шаткія длинныя ноги. Взволнованная Пава замычала было, но успокоилась, когда Левинъ подвинулъ къ ней телку, и, тяжело вздохнувъ, стала лизать ее шершавымъ языкомъ. Телка, отыскивая, подталкивала носомъ подъ пахъ свою мать и крутила хвостикомъ.
— Да сюда посвѣти, Ѳедоръ, сюда фонарь, — говорилъ Левинъ, оглядывая телку. — Въ мать! Даромъ что мастью въ отца. Очень хороша. Длинна и пашиста. Василій Ѳедоровичъ, вѣдь хороша? — обращался онъ къ приказчику, совершенно примиряясь съ нимъ за гречу подъ вліяніемъ радости за телку.
