бой, что всю дорогу онъ провелъ въ самыхъ пріятныхъ мечтаніяхъ. Съ бодрымъ чувствомъ надежды на новую, лучшую жизнь онъ въ девятомъ часу ночи подъѣхалъ къ своему дому.
Изъ оконъ комнаты Агаѳьи Михайловны, старой нянюшки, исполнявшей въ его домѣ роль экономки, падалъ свѣтъ на снѣгъ площадки предъ домомъ. Она не спала еще. Кузьма, разбуженный ею, сонный и босикомъ выбѣжалъ на крыльцо. Легавая сука Ласка, чуть не сбивъ съ ногъ Кузьму, выскочила тоже и визжала, терлась о его колѣни, поднималась и хотѣла и не смѣла положить переднія лапы ему на грудь.
— Скоро жъ, батюшка, вернулись, — сказала Агаѳья Михайловна.
— Соскучился, Агаѳья Михайловна. Въ гостяхъ хорошо, а дома лучше, — отвѣчалъ онъ ей и прошелъ въ кабинетъ.
Кабинетъ медленно освѣтился принесенною свѣчой. Выступили знакомыя подробности: оленьи рога, полки съ книгами, зеркало, печь съ отдушникомъ, который давно надо было починить, отцовскій диванъ, большой столъ, на столѣ открытая книга, сломанная пепельница, тетрадь съ его почеркомъ. Когда онъ увидалъ все это, на него нашло на минуту сомнѣніе въ возможности устроить ту новую жизнь, о которой онъ мечталъ дорогой. Всѣ эти слѣды его жизни какъ будто охватили его и говорили ему: „нѣтъ, ты не уйдешь отъ насъ и не будешь другимъ, а будешь такой же, каковъ былъ: съ сомнѣніями, вѣчнымъ недовольствомъ собой, напрасными попытками исправленія и паденіями, и вѣчнымъ ожиданіемъ счастія, которое не далось и невозможно тебѣ“.
Но это говорили его вещи; другой же голосъ въ душѣ говорилъ, что не надо подчиняться прошедшему и что съ собой сдѣлать все возможно. И, слушаясь этого голоса, онъ подошелъ къ углу, гдѣ у него стояли двѣ пудовыя гири, и сталъ гимнастически поднимать ихъ, стараясь привести себя въ состояніе бодрости. За дверью заскрипѣли шаги. Онъ поспѣшно поставилъ гири.
