Но вы вспоминайте обо мнѣ, какъ и я въ флорентійской галлереѣ буду вспоминать о васъ! Я буду жалѣть, что вы не можете вмѣстѣ со мною любоваться этими сокровищами! Я всегда такъ: любуясь чѣмъ-нибудь, я жалѣю, что тутъ нѣтъ моихъ друзей, желаю, чтобы и они раздѣляли со мною мое наслажденіе! Чувство это нѣсколько сродни тоскѣ по родинѣ!
Аннунціата протянула мнѣ руку; я поцѣловалъ ее и позволилъ себѣ сказать полушутя:
— Смѣю просить васъ передать этотъ поцѣлуй Венерѣ Медицейской?
— Такъ онъ не мнѣ предназначался?—сказала она.—Ну, я свято исполню порученіе!—Она ласково кивнула мнѣ и поблагодарила за тѣ пріятные часы, которые доставили ей мое пѣніе и импровизація.—Мы еще увидимся!—прибавила она.
Я простился и вышелъ отъ нея, не чувствуя подъ собой ногъ.
Въ корридорѣ я встрѣтилъ пожилую еврейку; она раскланялась со мною привѣтливѣе обыкновеннаго, и я въ порывѣ умиленія поцѣловалъ ей руку; тогда она потрепала меня по плечу и сказала:
— Вы славный, хорошій человѣкъ!
Затѣмъ я очутился на улицѣ, все еще подъ обаяніемъ дружескаго обращенія, ума и красоты Аннунціаты.
Я былъ теперь какъ нельзя больше расположенъ веселиться во всю въ этотъ послѣдній день карнавала; я какъ-то не могъ хорошенько освоиться съ мыслью, что Аннунціата уѣзжала; ужъ черезчуръ просто мы съ ней распростились—какъ будто намъ предстояло опять свидѣться завтра! Безъ всякой маски на лицѣ вмѣшался я въ веселую войну конфетти. Всѣ стулья, разставленные вдоль троттуаровъ, были заняты, всѣ подмостки и окна тоже. Экипажи разъѣзжали взадъ и впередъ, а въ промежуткахъ между ними волновалась пестрая толпа людей. Если хотѣлось перевести духъ свободнѣе, приходилось забѣгать впередъ какого-нибудь экипажа,—между двумя, слѣдовавшими одинъ за другимъ, экипажами всетаки оставалось маленькое пространство, гдѣ можно было двигаться свободнѣе. Музыка такъ и гремѣла, веселыя маски распѣвали пѣсни, а въ одномъ изъ экипажей ѣхалъ, спиною къ кучеру, какой-то капитанъ и трубилъ о своихъ великихъ подвигахъ на сушѣ и на морѣ. Шалуны-мальчишки, верхомъ на деревянныхъ лошадкахъ, покрытыхъ пестрыми попонами, изъ-подъ которыхъ виднѣлись лишь голова да хвостъ, а ноги всадника, замѣнявшія четыре ноги животнаго, были скрыты—разъѣзжали между экипажами и еще болѣе увеличивали суматоху. Я не могъ двинуться ни взадъ, ни впередъ; пѣна со взмыленныхъ лошадей клочьями летѣла мнѣ въ лицо. Наконецъ, мнѣ не осталось ничего другого, какъ вскочить на подножку одной изъ колясокъ, въ которой ѣхали двое замаскированныхъ: какой-то старый тол-
Но вы вспоминайте обо мне, как и я в флорентийской галерее буду вспоминать о вас! Я буду жалеть, что вы не можете вместе со мною любоваться этими сокровищами! Я всегда так: любуясь чем-нибудь, я жалею, что тут нет моих друзей, желаю, чтобы и они разделяли со мною моё наслаждение! Чувство это несколько сродни тоске по родине!
Аннунциата протянула мне руку; я поцеловал её и позволил себе сказать полушутя:
— Смею просить вас передать этот поцелуй Венере Медицейской?
— Так он не мне предназначался? — сказала она. — Ну, я свято исполню поручение! — Она ласково кивнула мне и поблагодарила за те приятные часы, которые доставили ей моё пение и импровизация. — Мы ещё увидимся! — прибавила она.
Я простился и вышел от неё, не чувствуя под собой ног.
В коридоре я встретил пожилую еврейку; она раскланялась со мною приветливее обыкновенного, и я в порыве умиления поцеловал ей руку; тогда она потрепала меня по плечу и сказала:
— Вы славный, хороший человек!
Затем я очутился на улице, всё ещё под обаянием дружеского обращения, ума и красоты Аннунциаты.
Я был теперь как нельзя больше расположен веселиться вовсю в этот последний день карнавала; я как-то не мог хорошенько освоиться с мыслью, что Аннунциата уезжала; уж чересчур просто мы с ней распростились — как будто нам предстояло опять свидеться завтра! Без всякой маски на лице вмешался я в весёлую войну конфетти. Все стулья, расставленные вдоль тротуаров, были заняты, все подмостки и окна тоже. Экипажи разъезжали взад и вперёд, а в промежутках между ними волновалась пёстрая толпа людей. Если хотелось перевести дух свободнее, приходилось забегать вперёд какого-нибудь экипажа, — между двумя, следовавшими один за другим, экипажами всё-таки оставалось маленькое пространство, где можно было двигаться свободнее. Музыка так и гремела, весёлые маски распевали песни, а в одном из экипажей ехал, спиною к кучеру, какой-то капитан и трубил о своих великих подвигах на суше и на море. Шалуны-мальчишки, верхом на деревянных лошадках, покрытых пёстрыми попонами, из-под которых виднелись лишь голова да хвост, а ноги всадника, заменявшие четыре ноги животного, были скрыты — разъезжали между экипажами и ещё более увеличивали суматоху. Я не мог двинуться ни взад, ни вперёд; пена со взмыленных лошадей клочьями летела мне в лицо. Наконец, мне не осталось ничего другого, как вскочить на подножку одной из колясок, в которой ехали двое замаскированных: какой-то старый тол-
