рону изъ вызолоченныхъ и раскрашенныхъ яицъ, въ руку дали скипетръ—огромную погремушку, обвитую макаронами, затѣмъ всѣ принялись плясать вокругъ него, а онъ милостиво раскланивался на всѣ стороны. Наконецъ, пульчинелли впряглись въ тележку, чтобы везти его по улицамъ; тутъ онъ случайно увидѣлъ Аннунціату, узналъ ее, дружески кивнулъ ей и крикнулъ: «Вчера ѣхала ты, а сегодня ѣду я на тѣхъ же кровныхъ римлянахъ!» Я видѣлъ, какъ Аннунціата вся вспыхнула и отшатнулась, но вдругъ, овладѣвъ собой, мгновенно бросилась впередъ, перегнулась чрезъ перила балкончика и крикнула ему: «Да, но ни ты, ни я не достойны этого счастья!»
Ее увидали, услышали ея слова, громкое «виватъ» огласило воздухъ, и на балконъ полетѣли букеты. Одинъ задѣлъ ея плечо и упалъ мнѣ на грудь. Я крѣпко прижалъ къ сердцу это сокровище, съ которымъ рѣшилъ не разставаться.
Бернардо былъ возмущенъ этою, какъ онъ выразился, дерзостью пульчинелля, хотѣлъ было сейчасъ же бѣжать на улицу и наказать парня, но капельмейстеръ и другіе удержали его, обративъ все въ шутку.
Слуга доложилъ о приходѣ перваго тенора, который привелъ съ собою какого-то аббата и иностраннаго художника, желавшихъ представиться Аннунціатѣ. Минуту спустя, вошли новые гости: еще нѣсколько иностранныхъ художниковъ, явившихся засвидѣтельствовать пѣвицѣ свое почтеніе. Эти отрекомендовались ей сами. Такимъ образомъ, составилось цѣлое общество. Разговоръ шелъ о веселомъ празднествѣ, состоявшемся прошедшую ночь въ театрѣ Аргентина, гдѣ собрались маски, въ костюмахъ, скопированныхъ съ знаменитыхъ статуй: Аполлона, гладіаторовъ и метателей диска. Въ общій разговоръ не вмѣшивалась только пожилая дама, которую я принялъ за еврейку; она совсѣмъ ушла въ свое вязанье и только кивала головой всякій разъ, какъ Аннунціата обращалась къ ней въ разговорѣ.
Какъ не похожа была сегодняшняя Аннунціата на то существо, которое я рисовалъ себѣ заранѣе! Дома она казалась жизнерадостнымъ, почти рѣзвымъ ребенкомъ, но и это шло къ ней удивительно и нравилось мнѣ несказанно. Она восхищала и меня, и всѣхъ остальныхъ своими бѣглыми, шутливыми замѣчаніями и своимъ остроуміемъ. Вдругъ она взглянула на часы, быстро поднялась и извинилась предъ нами, что должна оставить насъ,—пора было одѣваться; она, вѣдь, пѣла въ этотъ вечеръ главную партію въ «La pruova d’un opera seria». Дружески кивнувъ намъ головкой, она скрылась въ сосѣднюю комнату.
— Какъ ты осчастливилъ меня сегодня, Бернардо!—сказалъ я, очутившись съ нимъ на улицѣ.—Какая она милая! Такая же милая, какъ и на сценѣ!.. Но какимъ образомъ ты самъ очутился у нея, какъ могъ
рону из вызолоченных и раскрашенных яиц, в руку дали скипетр — огромную погремушку, обвитую макаронами, затем все принялись плясать вокруг него, а он милостиво раскланивался на все стороны. Наконец, пульчинелли впряглись в тележку, чтобы везти его по улицам; тут он случайно увидел Аннунциату, узнал её, дружески кивнул ей и крикнул: «Вчера ехала ты, а сегодня еду я на тех же кровных римлянах!» Я видел, как Аннунциата вся вспыхнула и отшатнулась, но вдруг, овладев собой, мгновенно бросилась вперёд, перегнулась чрез перила балкончика и крикнула ему: «Да, но ни ты, ни я не достойны этого счастья!»
Её увидали, услышали её слова, громкое «виват» огласило воздух, и на балкон полетели букеты. Один задел её плечо и упал мне на грудь. Я крепко прижал к сердцу это сокровище, с которым решил не расставаться.
Бернардо был возмущён этою, как он выразился, дерзостью пульчинелля, хотел было сейчас же бежать на улицу и наказать парня, но капельмейстер и другие удержали его, обратив всё в шутку.
Слуга доложил о приходе первого тенора, который привёл с собою какого-то аббата и иностранного художника, желавших представиться Аннунциате. Минуту спустя, вошли новые гости: ещё несколько иностранных художников, явившихся засвидетельствовать певице своё почтение. Эти отрекомендовались ей сами. Таким образом, составилось целое общество. Разговор шёл о весёлом празднестве, состоявшемся прошедшую ночь в театре Аргентина, где собрались маски, в костюмах, скопированных с знаменитых статуй: Аполлона, гладиаторов и метателей диска. В общий разговор не вмешивалась только пожилая дама, которую я принял за еврейку; она совсем ушла в своё вязанье и только кивала головой всякий раз, как Аннунциата обращалась к ней в разговоре.
Как не похожа была сегодняшняя Аннунциата на то существо, которое я рисовал себе заранее! Дома она казалась жизнерадостным, почти резвым ребёнком, но и это шло к ней удивительно и нравилось мне несказанно. Она восхищала и меня, и всех остальных своими беглыми, шутливыми замечаниями и своим остроумием. Вдруг она взглянула на часы, быстро поднялась и извинилась пред нами, что должна оставить нас, — пора было одеваться; она, ведь, пела в этот вечер главную партию в «La pruova d’un opera seria». Дружески кивнув нам головкой, она скрылась в соседнюю комнату.
— Как ты осчастливил меня сегодня, Бернардо! — сказал я, очутившись с ним на улице. — Какая она милая! Такая же милая, как и на сцене!.. Но каким образом ты сам очутился у неё, как мог
