перь я, въ числѣ первыхъ вельможъ Рима, принятъ въ этомъ богатомъ палаццо какъ свой! Благодарность и любовь къ Божьей Матери, моей милостивой покровительницѣ, переполнили мою душу, колѣни мои сами собой подогнулись, и я сталъ молиться. Длинныя, плотныя занавѣси скрывали меня отъ глазъ остального общества. Я былъ безконечно счастливъ.
Ночь пролетѣла, за ней прошли еще два дня, и семейство Боргезе уѣхало изъ Рима. Аббасъ Дада ежечасно напоминалъ мнѣ, что этотъ годъ принесетъ мнѣ съ собой имя и санъ аббата. Я учился прилежно и почти не видѣлся съ Бернардо и вообще со знакомыми. Недѣли шли, шли и мѣсяцы, и вотъ насталъ день экзамена, послѣ котораго я надѣлъ черное платье и короткій шелковый плащъ аббата.
Все казалось торжествовало вмѣстѣ со мною: и высокія пиніи, и только что распустившіеся анемоны, и крики на улицѣ, и легкое облачко, скользившее по голубому небу!.. Надѣвъ черный шелковый плащъ аббата, я какъ будто сталъ другимъ, болѣе счастливымъ человѣкомъ. Франческа прислала мнѣ на мои нужды и удовольствія чекъ на сто скудо. Это привело меня въ еще болѣе радужное настроеніе, и я помчался на испанскую лѣстницу, бросилъ дядюшкѣ Пеппо блестящій скудо и быстро удалился, не слушая его криковъ: «Eccellenza, Eccellenza, Антоніо!»
Было начало февраля; миндальныя деревья уже цвѣли, апельсины начинали золотиться; приближался веселый карнавалъ, словно нарочно совпавшій съ моимъ поступленіемъ въ аббаты, чтобы достойно отпраздновать его. Трубачи-герольды, разъѣзжавшіе на коняхъ, съ развѣвающимися бархатными знаменами въ рукахъ, уже возвѣстили о приближеніи празднества. Еще не разу въ жизни не приходилось мнѣ какъ слѣдуетъ насладиться удовольствіями карнавала, всласть упиться зрѣлищемъ этого общаго народнаго праздника, когда всѣ—и старъ, и младъ, и бѣдный, и богатый—веселятся напропалую. Когда я былъ ребенкомъ, матушка моя никогда не пускала меня въ толпу, боясь, что меня задавятъ, и мнѣ поэтому удавалось полюбоваться всѣмъ этимъ весельемъ только мелькомъ, стоя съ матушкой гдѣ-нибудь на углу. Во время пребыванія въ коллегіи я видѣлъ празднество не лучше; намъ, воспитанникамъ, разрѣшалось смотрѣть на него только съ одного опредѣленнаго мѣста—съ плоской крыши флигеля палаццо дель-Доріа. О томъ же, чтобы самому принимать участіе во всемъ, порхать съ одного конца улицы на другой, побывать въ Капитоліи и въ Травестере, словомъ, гдѣ захочется—нечего было и думать. Не мудрено, что я теперь съ такою жадностью бросился въ этотъ вихрь удовольствій и радовался всему, какъ дитя. Я и не чаялъ, что тутъ-то какъ-разъ и наступитъ важнѣйшая эпоха моей жизни, что событіе, когда-то живо занимавшее меня, вновь воскреснетъ, что забытое
перь я, в числе первых вельмож Рима, принят в этом богатом палаццо как свой! Благодарность и любовь к Божьей Матери, моей милостивой покровительнице, переполнили мою душу, колени мои сами собой подогнулись, и я стал молиться. Длинные, плотные занавеси скрывали меня от глаз остального общества. Я был бесконечно счастлив.
Ночь пролетела, за ней прошли ещё два дня, и семейство Боргезе уехало из Рима. Аббас Дада ежечасно напоминал мне, что этот год принесёт мне с собой имя и сан аббата. Я учился прилежно и почти не виделся с Бернардо и вообще со знакомыми. Недели шли, шли и месяцы, и вот настал день экзамена, после которого я надел чёрное платье и короткий шёлковый плащ аббата.
Всё казалось торжествовало вместе со мною: и высокие пинии, и только что распустившиеся анемоны, и крики на улице, и лёгкое облачко, скользившее по голубому небу!.. Надев чёрный шёлковый плащ аббата, я как будто стал другим, более счастливым человеком. Франческа прислала мне на мои нужды и удовольствия чек на сто скудо. Это привело меня в ещё более радужное настроение, и я помчался на испанскую лестницу, бросил дядюшке Пеппо блестящий скудо и быстро удалился, не слушая его криков: «Eccellenza, Eccellenza, Антонио!»
Было начало февраля; миндальные деревья уже цвели, апельсины начинали золотиться; приближался весёлый карнавал, словно нарочно совпавший с моим поступлением в аббаты, чтобы достойно отпраздновать его. Трубачи-герольды, разъезжавшие на конях, с развевающимися бархатными знамёнами в руках, уже возвестили о приближении празднества. Ещё ни разу в жизни не приходилось мне как следует насладиться удовольствиями карнавала, всласть упиться зрелищем этого общего народного праздника, когда все — и стар, и млад, и бедный, и богатый — веселятся напропалую. Когда я был ребёнком, матушка моя никогда не пускала меня в толпу, боясь, что меня задавят, и мне поэтому удавалось полюбоваться всем этим весельем только мельком, стоя с матушкой где-нибудь на углу. Во время пребывания в коллегии я видел празднество не лучше; нам, воспитанникам, разрешалось смотреть на него только с одного определенного места — с плоской крыши флигеля палаццо дель-Дориа. О том же, чтобы самому принимать участие во всём, порхать с одного конца улицы на другой, побывать в Капитолии и в Травестере, словом, где захочется — нечего было и думать. Немудрено, что я теперь с такою жадностью бросился в этот вихрь удовольствий и радовался всему, как дитя. Я и не чаял, что тут-то как раз и наступит важнейшая эпоха моей жизни, что событие, когда-то живо занимавшее меня, вновь воскреснет, что забытое
