Страница:Андерсен-Ганзен 3.pdf/67

Эта страница была вычитана


какъ можешь ты, милый Бернардо, унизиться до любовной связи съ еврейкою?

— О, ты тутъ ровно ничего не понимаешь!—прервалъ онъ меня:—Еврейка-ли, нѣтъ-ли—безразлично, лишь бы товаръ былъ хорошъ. Ну же, благословенный младенецъ, мой милый, безцѣнный Антоніо, возьмись за еврейскій языкъ! Мы оба будемъ изучать его, только на разные лады! Будь же благоразуменъ и подумай, какъ ты можешь осчастливить меня!

— Ты знаешь,—сказалъ я:—какъ искренно я привязанъ къ тебѣ! Знаешь, какъ дѣйствуетъ на меня твоя сила воли! Будь ты дурнымъ человѣкомъ, ты могъ бы испортить меня, меня такъ и тянетъ въ твой магическій кругъ! Я не сужу тебя по себѣ,—каждый слѣдуетъ влеченіемъ своей природы—и не считаю также грѣхомъ твоей манеры наслаждаться жизнью! Что-жъ, разъ ты созданъ такъ, а не иначе! Но самъ-то я держусь совсѣмъ иныхъ правилъ! Не уговаривай же меня принять участіе въ твоей интрижкѣ, которая если даже и удастся, не доставитъ тебѣ истиннаго счастья!

— Ладно, ладно!—перебилъ онъ, и я замѣтилъ въ его взорѣ то же холодное, гордое выраженіе, съ какимъ онъ бывало уступалъ Аббасу Дада, когда тотъ, въ силу своего положенія, заставлялъ его молчать.—Ладно, Антоніо! Я, вѣдь, пошутилъ только! Тебѣ не придется изъ-за меня бѣгать лишній разъ исповѣдываться! Но какой грѣхъ въ томъ, что ты сталъ бы учиться еврейскому языку и именно у моего еврея—я понять не могу! Впрочемъ, ни слова больше объ этомъ!.. Спасибо за посѣщеніе! Хочешь закусить? Или выпить? Сдѣлай одолженіе!

Я былъ разстроенъ; въ тонѣ его голоса, въ манерахъ такъ и звучала обида. Мое горячее пожатіе руки было встрѣчено съ холодною, леденящею вѣжливостью. Разстроенный и огорченный я скоро ушелъ отъ него.

Я чувствовалъ его неправоту и сознавалъ, что самъ поступилъ, какъ должно, и всетаки въ иныя минуты мнѣ сдавалось, что я какъ будто обидѣлъ Бернардо. Такъ, борясь самъ съ собою, зашелъ я въ еврейскій кварталъ, надѣясь, что моя счастливая звѣзда выручитъ меня, пославъ мнѣ здѣсь какое-нибудь приключеніе, которое послужитъ въ пользу моему дорогому Бернардо; но мнѣ не удалось встрѣтить даже старика-еврея. Изъ всѣхъ оконъ и дверей выглядывали чужія лица; грязные ребятишки валялись на мостовой между кучами всевозможнаго хлама; непрерывный крикъ о покупкѣ и продажѣ почти оглушалъ меня. Нѣсколько дѣвушекъ забавлялись, перекидывая другъ дружкѣ въ окна мячикъ; одна была довольно красива,—не это-ли возлюбленная Бернардо? Я невольно снялъ шляпу, но тутъ же устыдился и провелъ рукой по лбу, словно только жара, а не дѣвушка, заставила меня обнажить голову.


Тот же текст в современной орфографии

как можешь ты, милый Бернардо, унизиться до любовной связи с еврейкою?

— О, ты тут ровно ничего не понимаешь! — прервал он меня: — Еврейка ли, нет ли — безразлично, лишь бы товар был хорош. Ну же, благословенный младенец, мой милый, бесценный Антонио, возьмись за еврейский язык! Мы оба будем изучать его, только на разные лады! Будь же благоразумен и подумай, как ты можешь осчастливить меня!

— Ты знаешь, — сказал я: — как искренно я привязан к тебе! Знаешь, как действует на меня твоя сила воли! Будь ты дурным человеком, ты мог бы испортить меня, меня так и тянет в твой магический круг! Я не сужу тебя по себе, — каждый следует влечением своей природы — и не считаю также грехом твоей манеры наслаждаться жизнью! Что ж, раз ты создан так, а не иначе! Но сам-то я держусь совсем иных правил! Не уговаривай же меня принять участие в твоей интрижке, которая если даже и удастся, не доставит тебе истинного счастья!

— Ладно, ладно! — перебил он, и я заметил в его взоре то же холодное, гордое выражение, с каким он бывало уступал Аббасу Дада, когда тот, в силу своего положения, заставлял его молчать. — Ладно, Антонио! Я, ведь, пошутил только! Тебе не придётся из-за меня бегать лишний раз исповедываться! Но какой грех в том, что ты стал бы учиться еврейскому языку и именно у моего еврея — я понять не могу! Впрочем, ни слова больше об этом!.. Спасибо за посещение! Хочешь закусить? Или выпить? Сделай одолжение!

Я был расстроен; в тоне его голоса, в манерах так и звучала обида. Моё горячее пожатие руки было встречено с холодною, леденящею вежливостью. Расстроенный и огорчённый я скоро ушёл от него.

Я чувствовал его неправоту и сознавал, что сам поступил, как должно, и всё-таки в иные минуты мне сдавалось, что я как будто обидел Бернардо. Так, борясь сам с собою, зашёл я в еврейский квартал, надеясь, что моя счастливая звезда выручит меня, послав мне здесь какое-нибудь приключение, которое послужит в пользу моему дорогому Бернардо; но мне не удалось встретить даже старика-еврея. Из всех окон и дверей выглядывали чужие лица; грязные ребятишки валялись на мостовой между кучами всевозможного хлама; непрерывный крик о покупке и продаже почти оглушал меня. Несколько девушек забавлялись, перекидывая друг дружке в окна мячик; одна была довольно красива, — не это ли возлюбленная Бернардо? Я невольно снял шляпу, но тут же устыдился и провёл рукой по лбу, словно только жара, а не девушка, заставила меня обнажить голову.