конечно, ничего не выбрали? Вы не принадлежите къ числу пѣвчихъ птицъ! Васъ можно пропустить.
— О, нѣтъ!—послѣдовалъ отвѣтъ.—На этотъ разъ и я осмѣлюсь выступить! Мнѣ вздумалось воспѣть одного изъ нашихъ поэтовъ, конечно, не изъ самыхъ великихъ,—на это я не рѣшаюсь—но я остановился на одномъ изъ менѣе выдающихся, на Данте!
— Эге!—отозвался Аббасъ Дада.—Онъ тоже собирается выступить, да еще съ Данте! То-то выйдетъ шедевръ! Послушалъ бы я его! Но такъ какъ на торжество соберутся всѣ кардиналы и иностранцы со всѣхъ концовъ свѣта, то лучше будетъ отложить эту потѣху до карнавала!—И онъ пропустилъ въ спискѣ Бернардо, но этотъ не такъ-то легко позволилъ себя похерить и добился позволенія отъ другихъ учителей. Итакъ, каждый выбралъ себѣ тему; я рѣшилъ воспѣть красоту Италіи.
Каждый, конечно, долженъ былъ разработать свою тему самъ, но ничѣмъ нельзя было такъ подкупить Аббаса Дада и вызвать что-то вродѣ солнечнаго луча на его пасмурномъ лицѣ, какъ представивъ ему свои стихи на просмотръ и попросивъ у него совѣта и помощи. Обыкновенно онъ и передѣлывалъ все стихотвореніе сплошь: тамъ вставитъ заплатку, тамъ поправитъ—глядь, стихотвореніе-то хоть и осталось попрежнему плохимъ, да зато на другой ладъ. Случись же кому-нибудь изъ постороннихъ похвалить стихотвореніе, Аббасъ Дада умѣлъ дать понять, что это онъ украсилъ стихи блестками своего остроумія, сгладилъ шороховатости и т. д.
Моего стихотворенія о Данте, которое Бернардо собирался выдать за свое, Аббасу Дада, конечно, не пришлось просматривать.
День насталъ. Къ воротамъ то и дѣло подъѣзжали экипажи; старые кардиналы въ красныхъ плащахъ съ длинными шлейфами входили и занимали мѣста въ роскошныхъ креслахъ; всѣмъ были розданы афиши съ нашими именами и обозначеніемъ языковъ, на какихъ будутъ произнесены стихотворенія. Аббасъ Дада сказалъ вступительную рѣчь, и затѣмъ началось декламированье стихотвореній на сирійскомъ, халдейскомъ, коптскомъ, даже на санскритскомъ, англійскомъ и другихъ рѣдкостныхъ языкахъ. Чѣмъ удивительнѣе и незнакомѣе былъ языкъ, тѣмъ сильнѣе раздавались рукоплесканія и крики браво вперемежку съ искреннимъ смѣхомъ.
Съ трепетомъ выступилъ я и продекламировалъ нѣсколько строфъ въ честь Италіи. Дружнымъ «браво» привѣтствовало ихъ все собраніе; старые кардиналы рукоплескали, а Аббасъ Дада улыбался такъ ласково, какъ только могъ, и пророчески вертѣлъ въ рукахъ лавровый вѣнокъ,—изъ итальянскихъ стихотвореній оставалось непрочитаннымъ только произведеніе Бернардо, да одно англійское, которое тоже наврядъ-ли могло разсчитывать на награду. Но вотъ, на каѳедру взошелъ Бернардо. Я съ
конечно, ничего не выбрали? Вы не принадлежите к числу певчих птиц! Вас можно пропустить.
— О, нет! — последовал ответ. — На этот раз и я осмелюсь выступить! Мне вздумалось воспеть одного из наших поэтов, конечно, не из самых великих, — на это я не решаюсь — но я остановился на одном из менее выдающихся, на Данте!
— Эге! — отозвался Аббас Дада. — Он тоже собирается выступить, да ещё с Данте! То-то выйдет шедевр! Послушал бы я его! Но так как на торжество соберутся все кардиналы и иностранцы со всех концов света, то лучше будет отложить эту потеху до карнавала! — И он пропустил в списке Бернардо, но этот не так-то легко позволил себя похерить и добился позволения от других учителей. Итак, каждый выбрал себе тему; я решил воспеть красоту Италии.
Каждый, конечно, должен был разработать свою тему сам, но ничем нельзя было так подкупить Аббаса Дада и вызвать что-то вроде солнечного луча на его пасмурном лице, как представив ему свои стихи на просмотр и попросив у него совета и помощи. Обыкновенно он и переделывал всё стихотворение сплошь: там вставит заплатку, там поправит — глядь, стихотворение-то хоть и осталось по-прежнему плохим, да зато на другой лад. Случись же кому-нибудь из посторонних похвалить стихотворение, Аббас Дада умел дать понять, что это он украсил стихи блестками своего остроумия, сгладил шороховатости и т. д.
Моего стихотворения о Данте, которое Бернардо собирался выдать за своё, Аббасу Дада, конечно, не пришлось просматривать.
День настал. К воротам то и дело подъезжали экипажи; старые кардиналы в красных плащах с длинными шлейфами входили и занимали места в роскошных креслах; всем были розданы афиши с нашими именами и обозначением языков, на каких будут произнесены стихотворения. Аббас Дада сказал вступительную речь, и затем началось декламированье стихотворений на сирийском, халдейском, коптском, даже на санскритском, английском и других редкостных языках. Чем удивительнее и незнакомее был язык, тем сильнее раздавались рукоплескания и крики браво вперемежку с искренним смехом.
С трепетом выступил я и продекламировал несколько строф в честь Италии. Дружным «браво» приветствовало их всё собрание; старые кардиналы рукоплескали, а Аббас Дада улыбался так ласково, как только мог, и пророчески вертел в руках лавровый венок, — из итальянских стихотворений оставалось непрочитанным только произведение Бернардо, да одно английское, которое тоже навряд ли могло рассчитывать на награду. Но вот, на кафедру взошёл Бернардо. Я с
