поэтическое произведеніе въ мірѣ,—сказалъ продавецъ и принялся изливать потоки краснорѣчія, распинаясь за униженнаго Аббасомъ Дада Данте.
— Каждая страница стоитъ проповѣди!—говорилъ онъ.—Это пророкъ Божій, который черезъ пламень ада ведетъ васъ въ вѣчный рай! Вы не знаете его, молодой синьоръ, не то вы сейчасъ же ударили бы по рукамъ, хоть бы я запросилъ за него цѣлое скудо! Подумайте, вы на всю жизнь пріобрѣтете себѣ такую книгу, лучшее произведеніе своего отечества, и всего за два жалкихъ паоло!
Ахъ, я бы охотно отдалъ и три, будь они только у меня, но теперь я, какъ лисица, для которой виноградъ киселъ, захотѣлъ показать свою ученость и пустилъ въ ходъ грозныя филиппики Аббаса Дада противъ Данте, превознося въ то же время Петрарку.
Но букинистъ съ жаромъ и увлеченіемъ отпарировалъ мои нападки на его любимаго поэта и затѣмъ прибавилъ:—Да, да! Вы еще слишкомъ юны, а я слишкомъ невѣжественъ, чтобы намъ съ вами судить такихъ людей. Пусть каждый будетъ хорошъ по своему! Къ тому же вы не читали Данте! Не могли читать! Юная, горячая душа не можетъ изливать желчь на мірового генія!
Я честно сознался, что мое сужденіе основано единственно на отзывахъ моего учителя; тогда продавецъ, въ припадкѣ увлеченія своимъ любимымъ поэтомъ, сунулъ мнѣ въ руки книгу и попросилъ въ вознагражденіе за недоплаченный ему паоло одного—прочесть и не осуждать гордость Италіи, его дорогого, божественнаго Данте!
Какъ же я былъ счастливъ! Книга была теперь моею собственностью, моею вѣчною собственностью! Я всегда недовѣрялъ осужденію ея желчнымъ Аббасомъ Дада, а теперь любопытство мое еще болѣе было подзадорено восторженными похвалами букиниста, и я едва-едва дождался минуты, когда наконецъ могъ втихомолку приняться за чтеніе.
Съ этой минуты для меня началась новая жизнь! Мое воображеніе открыло въ Данте новую Америку съ величественною, роскошною природою, превосходящею все, что я зналъ доселѣ. Какія могучія скалы, какія яркія краски представились мнѣ! Я самъ переживалъ все, страдалъ и наслаждался вмѣстѣ съ безсмертнымъ пѣвцомъ, странствовалъ вмѣстѣ съ нимъ по аду, и въ ушахъ у меня безпрерывно раздавалась, словно гласъ трубный, надпись надъ вратами ада:
Здѣсь мною входятъ въ скорбный градъ къ мученьямъ, |
поэтическое произведение в мире, — сказал продавец и принялся изливать потоки красноречия, распинаясь за униженного Аббасом Дада Данте.
— Каждая страница стоит проповеди! — говорил он. — Это пророк Божий, который через пламень ада ведёт вас в вечный рай! Вы не знаете его, молодой синьор, не то вы сейчас же ударили бы по рукам, хоть бы я запросил за него целое скудо! Подумайте, вы на всю жизнь приобретёте себе такую книгу, лучшее произведение своего отечества, и всего за два жалких паоло!
Ах, я бы охотно отдал и три, будь они только у меня, но теперь я, как лисица, для которой виноград кисел, захотел показать свою учёность и пустил в ход грозные филиппики Аббаса Дада против Данте, превознося в то же время Петрарку.
Но букинист с жаром и увлечением отпарировал мои нападки на его любимого поэта и затем прибавил: — Да, да! Вы ещё слишком юны, а я слишком невежествен, чтобы нам с вами судить таких людей. Пусть каждый будет хорош по-своему! К тому же вы не читали Данте! Не могли читать! Юная, горячая душа не может изливать желчь на мирового гения!
Я честно сознался, что моё суждение основано единственно на отзывах моего учителя; тогда продавец, в припадке увлечения своим любимым поэтом, сунул мне в руки книгу и попросил в вознаграждение за недоплаченный ему паоло одного — прочесть и не осуждать гордость Италии, его дорогого, божественного Данте!
Как же я был счастлив! Книга была теперь моею собственностью, моею вечною собственностью! Я всегда не доверял осуждению её желчным Аббасом Дада, а теперь любопытство моё ещё более было подзадорено восторженными похвалами букиниста, и я едва-едва дождался минуты, когда наконец мог втихомолку приняться за чтение.
С этой минуты для меня началась новая жизнь! Моё воображение открыло в Данте новую Америку с величественною, роскошною природою, превосходящею всё, что я знал доселе. Какие могучие скалы, какие яркие краски представились мне! Я сам переживал всё, страдал и наслаждался вместе с бессмертным певцом, странствовал вместе с ним по аду, и в ушах у меня беспрерывно раздавалась, словно глас трубный, надпись над вратами ада:
Здесь мною входят в скорбный град к мученьям, |
