Взглядъ ея мертвитъ мысль, вовлекаетъ жертву въ магическій кругъ, изъ котораго ей уже нѣтъ выхода; она погибла для свѣта.
Видите вы эту четырехъ угольную коморку съ рѣшетчатымъ окномъ у самаго потолка? На полу солома, а въ нее зарылся голый чернобородый человѣкъ. На головѣ у него вѣнокъ изъ соломы; это его корона; въ рукахъ онъ держитъ увядшій стебель репейника; это его скипетръ. Онъ замахивается имъ на жужжащихъ вокругъ него мухъ; онъ, вѣдь, король, деспотъ, а мухи его подданныя, которыя возмутились противъ него и теперь ищутъ его головы. Онѣ уже проникли въ нее, ка́къ—онъ самъ не понимаетъ, но слышитъ, что онѣ жужжатъ тамъ! Сорвать ее съ плечъ имъ, однако, пока не удается!
А вотъ женщина; когда-то она была красива, но теперь черты ея искажены страданіемъ. «Я—Леонора, возлюбленная Тассо!» говоритъ она. «Гейне тоже воспѣлъ меня! Ахъ, сколько поэтовъ воспѣли меня! Это пріятно щекочетъ женское сердце! Я горжусь этимъ! Былъ еще одинъ… но онъ не могъ воспѣть меня и застрѣлился… Чтожъ, это, вѣдь, не хуже пѣсни! Теперь весь свѣтъ помѣшался отъ любви ко мнѣ, вотъ я и отправилась сюда, въ этотъ чужой замокъ. Но и здѣсь всѣ безъ ума отъ меня! Я тутъ, однако, ни при чемъ!»
У открытаго окна сидитъ блѣдный юноша; подперевъ голову рукою, онъ глядитъ на розовое вечернее небо и на плывущіе по Эльбѣ корабли съ распущенными парусами. Наше приближеніе не выводитъ его изъ этого задумчиво-созерцательнаго состоянія, онъ и на все существованіе свое смотритъ какъ на мечту, весь ушелъ въ воспоминанія о какихъ-то лучшихъ временахъ, и насъ, какъ и все окружающее, принимаетъ за призраки.
А вотъ этотъ человѣкъ помѣшанъ на мысли, что ему слышно біеніе сердца всѣхъ и каждаго, слышно даже, какъ сердца разрываются въ моментъ смерти, и вотъ эти звуки раздаются въ его ушахъ такъ громко, дико, раздирающе, что доводятъ его до бѣшенства. Тогда его привязываютъ къ стулу на колесахъ, который приводится въ круговое движеніе, и кружатъ, кружатъ несчастнаго, издающаго дикіе вопли, до тѣхъ поръ, пока онъ не потеряетъ сознанія.
Но скорѣе прочь отъ этого ужаснаго зрѣлища! Экипажъ уже ждетъ насъ и часа черезъ два привозитъ обратно въ Дрезденъ.—
Странно! Я не задумываюсь повѣрять свои чувства бумагѣ, хотя ея листы и являются тростникомъ царя Мидаса, готовымъ разблаговѣстить мои тайны на весь міръ, и въ то же время я усердно скрываю ихъ отъ людей, съ которыми нахожусь въ личныхъ сношеніяхъ. Въ юности я столько натерпѣлся отъ насмѣшекъ надъ моей чувствительностью, что выучился играть въ лапту собственнымъ сердцемъ и лучшими его чувствами, изъ страха про-
Взгляд её мертвит мысль, вовлекает жертву в магический круг, из которого ей уже нет выхода; она погибла для света.
Видите вы эту четырёхугольную каморку с решётчатым окном у самого потолка? На полу солома, а в неё зарылся голый чернобородый человек. На голове у него венок из соломы; это его корона; в руках он держит увядший стебель репейника; это его скипетр. Он замахивается им на жужжащих вокруг него мух; он, ведь, король, деспот, а мухи его подданные, которые возмутились против него и теперь ищут его головы. Они уже проникли в неё, как — он сам не понимает, но слышит, что они жужжат там! Сорвать её с плеч им, однако, пока не удаётся!
А вот женщина; когда-то она была красива, но теперь черты её искажены страданием. «Я — Леонора, возлюбленная Тассо!» — говорит она. «Гейне тоже воспел меня! Ах, сколько поэтов воспели меня! Это приятно щекочет женское сердце! Я горжусь этим! Был ещё один… но он не мог воспеть меня и застрелился… Что ж, это, ведь, не хуже песни! Теперь весь свет помешался от любви ко мне, вот я и отправилась сюда, в этот чужой замок. Но и здесь все без ума от меня! Я тут, однако, ни при чём!»
У открытого окна сидит бледный юноша; подперев голову рукою, он глядит на розовое вечернее небо и на плывущие по Эльбе корабли с распущенными парусами. Наше приближение не выводит его из этого задумчиво-созерцательного состояния, он и на всё существование своё смотрит как на мечту, весь ушёл в воспоминания о каких-то лучших временах, и нас, как и всё окружающее, принимает за призраки.
А вот этот человек помешан на мысли, что ему слышно биение сердца всех и каждого, слышно даже, как сердца разрываются в момент смерти, и вот эти звуки раздаются в его ушах так громко, дико, раздирающе, что доводят его до бешенства. Тогда его привязывают к стулу на колесах, который приводится в круговое движение, и кружат, кружат несчастного, издающего дикие вопли, до тех пор, пока он не потеряет сознания.
Но скорее прочь от этого ужасного зрелища! Экипаж уже ждёт нас и часа через два привозит обратно в Дрезден. —
Странно! Я не задумываюсь поверять свои чувства бумаге, хотя её листы и являются тростником царя Мидаса, готовым разблаговестить мои тайны на весь мир, и в то же время я усердно скрываю их от людей, с которыми нахожусь в личных сношениях. В юности я столько натерпелся от насмешек над моей чувствительностью, что выучился играть в лапту собственным сердцем и лучшими его чувствами, из страха про-
