одна возлѣ другой въ два ряда; всѣ были выложены мозаикою. Теперь эти ниши служили для самыхъ разнообразныхъ цѣлей: одна замѣняла кладовую, другая—полку для горшковъ и кружекъ, третья служила мѣстомъ для разведенія огня, на которомъ варились бобы.
Доменика прочла молитву, Бенедетто благословилъ кушанье. Когда же мы насытились, старушка проводила меня наверхъ по приставной лѣстницѣ, проникавшей черезъ отверстіе въ сводѣ во второй этажъ, гдѣ мы всѣ должны были спать въ двухъ большихъ, нѣкогда могильныхъ, нишахъ. Для меня была приготовлена постель въ глубинѣ одной, рядомъ съ двумя связанными верхушками на крестъ палками, къ которымъ было подвѣшено что-то вродѣ люльки. Въ ней лежалъ ребенокъ—должно быть, Маріучіи. Онъ спалъ спокойно; я улегся на полъ; изъ стѣны выпалъ одинъ камень, и я могъ черезъ это отверстіе видѣть голубое небо и темный плющъ, колебавшійся отъ вѣтра, словно птица. Пока я еще укладывался поудобнѣе, по стѣнѣ пробѣжала пестрая, блестящая ящерица, но Доменика успокоила меня, говоря, что эти бѣдняжки больше боятся меня, чѣмъ я ихъ, и не сдѣлаютъ мнѣ никакого вреда. Затѣмъ, она прочла надо мною «Ave Maria» и придвинула колыбельку къ другой нишѣ, гдѣ спала сама съ Бенедетто. Я осѣнилъ себя крестомъ и сталъ думать о матушкѣ, о Мадоннѣ, о новыхъ своихъ родителяхъ и о рукѣ и ногѣ разбойника, видѣнныхъ мною неподалеку отъ дома, потомъ мало-по-малу все спуталось въ сонныхъ грезахъ.
На слѣдующій день съ утра полилъ дождь, который и держалъ насъ цѣлую недѣлю взаперти въ узкой комнатѣ, гдѣ царилъ полумракъ, не смотря на то, что дверь стояла полуотворенной, когда вѣтеръ дулъ съ нашей стороны.
Меня заставили качать малютку въ парусинной колыбели, а Доменика пряла и разсказывала мнѣ о разбойникахъ Кампаньи, которые, впрочемъ, никогда не обижали ихъ, пѣла мнѣ священныя пѣсни, учила меня новымъ молитвамъ и разсказывала еще неизвѣстныя мнѣ житія святыхъ. Обычную пищу нашу составляли лукъ и хлѣбъ; она была мнѣ по вкусу, но я ужасно скучалъ, сидя взаперти въ тѣсной комнатѣ. Чтобы развлечь меня, Доменика провела передъ дверью канавку, извилистый Тибръ въ миніатюрѣ, съ такою же желтою и медленно текущею водою. Флотъ мой состоялъ изъ щепочекъ и камышинокъ, и я заставлялъ его плавать отъ Рима до Остіи. Но, если дождь ужъ черезчуръ усиливался, дверь приходилось запирать, и мы сидѣли тогда почти въ потемкахъ. Доменика пряла, а я припоминалъ красивые образа монастырской церкви, представлялъ себѣ Іисуса, проплывающаго мимо меня на кораблѣ, Мадонну, возносимую ангелами къ облакамъ, и надгробныя плиты съ высѣченными на нихъ черепами въ вѣнкахъ.
одна возле другой в два ряда; все были выложены мозаикою. Теперь эти ниши служили для самых разнообразных целей: одна заменяла кладовую, другая — полку для горшков и кружек, третья служила местом для разведения огня, на котором варились бобы.
Доменика прочла молитву, Бенедетто благословил кушанье. Когда же мы насытились, старушка проводила меня наверх по приставной лестнице, проникавшей через отверстие в своде во второй этаж, где мы все должны были спать в двух больших, некогда могильных, нишах. Для меня была приготовлена постель в глубине одной, рядом с двумя связанными верхушками накрест палками, к которым было подвешено что-то вроде люльки. В ней лежал ребёнок — должно быть, Мариучии. Он спал спокойно; я улёгся на пол; из стены выпал один камень, и я мог через это отверстие видеть голубое небо и тёмный плющ, колебавшийся от ветра, словно птица. Пока я ещё укладывался поудобнее, по стене пробежала пёстрая, блестящая ящерица, но Доменика успокоила меня, говоря, что эти бедняжки больше боятся меня, чем я их, и не сделают мне никакого вреда. Затем, она прочла надо мною «Ave Maria» и придвинула колыбельку к другой нише, где спала сама с Бенедетто. Я осенил себя крестом и стал думать о матушке, о Мадонне, о новых своих родителях и о руке и ноге разбойника, виденных мною неподалёку от дома, потом мало-помалу всё спуталось в сонных грёзах.
На следующий день с утра полил дождь, который и держал нас целую неделю взаперти в узкой комнате, где царил полумрак, несмотря на то, что дверь стояла полуотворённой, когда ветер дул с нашей стороны.
Меня заставили качать малютку в парусинной колыбели, а Доменика пряла и рассказывала мне о разбойниках Кампаньи, которые, впрочем, никогда не обижали их, пела мне священные песни, учила меня новым молитвам и рассказывала ещё неизвестные мне жития святых. Обычную пищу нашу составляли лук и хлеб; она была мне по вкусу, но я ужасно скучал, сидя взаперти в тесной комнате. Чтобы развлечь меня, Доменика провела перед дверью канавку, извилистый Тибр в миниатюре, с такою же жёлтою и медленно текущею водою. Флот мой состоял из щепочек и камышинок, и я заставлял его плавать от Рима до Остии. Но, если дождь уж чересчур усиливался, дверь приходилось запирать, и мы сидели тогда почти в потёмках. Доменика пряла, а я припоминал красивые образа монастырской церкви, представлял себе Иисуса, проплывающего мимо меня на корабле, Мадонну, возносимую ангелами к облакам, и надгробные плиты с высеченными на них черепами в венках.
