мѣстѣ я, однако, прервалъ разсказъ и спросилъ ребенка: «Ну, что скажешь?» И ребенокъ отвѣтилъ: «Ты такъ много болтаешь!» Какъ бы и ты, любезный читатель, не сказалъ того же! Но подумайте, мы успѣли уже за это время переплыть Нѣмецкое море! Солнце опять встало; красивое было зрѣлище, только почти некому было любоваться имъ: большинство пассажировъ спало; они, вѣрно, были одного мнѣнія съ Арвомъ[1]: «Утро прекрасно, только бы оно не начиналось такъ рано!»
Направо виднѣлся Травемюнде, застроенный домами съ красными крышами; изъ оконъ высовывались головы мужчинъ и женщинъ, издали казавшихся прехорошенькими. Увы! Издали! Даль, вотъ она, волшебная страна, эта Фата-Моргана, которая вѣчно убѣгаетъ отъ тебя! Вдали—всѣ мечты дѣтства, всѣ надежды жизни! Вдали сглаживаются морщины съ изрытаго ими чела старца, вдали и сѣдая старуха сходитъ за цвѣтущую красавицу! Можетъ быть, и Травемюнде хорошъ только издали?—
- ↑ Дѣйствующее лицо въ одной изъ комедій Гольберга. Примѣч. перев.
месте я, однако, прервал рассказ и спросил ребёнка: «Ну, что скажешь?» И ребёнок ответил: «Ты так много болтаешь!» Как бы и ты, любезный читатель, не сказал того же! Но подумайте, мы успели уже за это время переплыть Немецкое море! Солнце опять встало; красивое было зрелище, только почти некому было любоваться им: большинство пассажиров спало; они, верно, были одного мнения с Арвом[1]: «Утро прекрасно, только бы оно не начиналось так рано!»
Направо виднелся Травемюнде, застроенный домами с красными крышами; из окон высовывались головы мужчин и женщин, издали казавшихся прехорошенькими. Увы! Издали! Даль, вот она, волшебная страна, эта Фата-Моргана, которая вечно убегает от тебя! Вдали — все мечты детства, все надежды жизни! Вдали сглаживаются морщины с изрытого ими чела старца, вдали и седая старуха сходит за цветущую красавицу! Может быть, и Травемюнде хорош только издали? —
Изъ двадцати пассажировъ, выѣхавшихъ изъ Гамбурга, насъ осталось подъ конецъ въ диллижансѣ всего шестеро. Одинъ былъ веселый остроумный гамбургскій студентъ. Онъ нашелъ, что мы теперь составляемъ какъ бы семейный кружокъ, а члены такого кружка непремѣнно должны звать другъ друга. Онъ не спрашивалъ, однако, нашихъ именъ, а только—откуда мы родомъ, и сообразно съ этимъ давалъ каждому изъ насъ имя какой-нибудь знаменитости. Такимъ образомъ составился цѣлый кружокъ знаменитыхъ людей. Меня, какъ датчанина, онъ назвалъ Торвальдсеномъ, а сосѣда моего, молодого англичанина, Шекспиромъ. Самъ студентъ ужъ не могъ удовлетвориться именемъ меньшей знаменитости, чѣмъ Клаудіусъ, относительно же трехъ пассажировъ, нашихъ визави, онъ былъ въ нѣкоторомъ затрудненіи. Наконецъ, двумъ изъ нихъ—восемнадцатилѣтней дѣвушкѣ и ея дядѣ, старому аптекарю изъ Брауншвейга—онъ подобралъ имена Муммы и Гейнриха Лёве, но послѣдняя пассажирка, ѣхавшая только до Люнебурга, такъ и осталась безъ имени,—мы не нашли ни одной знаменитости изъ ея родного города Люнебурга, знаменитаго солью.—
Мы прокатили черезъ него, не видавъ ни одной изъ его достопримѣчательностей, даже окорока той знаменитой свиньи, которая восемьсотъ лѣтъ тому назадъ открыла соляные источники. Хрустъ песку подъ колесами диллижанса, шелестъ вѣтвей, свистъ вѣтра и звуки почтоваго рожка сливались вмѣстѣ въ усыпляющую колыбельную пѣсню. Пассажиры одинъ за другимъ начали клевать носами, цвѣты въ букетахъ, заткнутыхъ за переплеты оконъ диллижанса, продѣлывали какъ будто то же самое движеніе всякій разъ,
- ↑ Действующее лицо в одной из комедий Гольберга. Примеч. перев.
Из двадцати пассажиров, выехавших из Гамбурга, нас осталось под конец в дилижансе всего шестеро. Один был весёлый остроумный гамбургский студент. Он нашёл, что мы теперь составляем как бы семейный кружок, а члены такого кружка непременно должны звать друг друга. Он не спрашивал, однако, наших имён, а только — откуда мы родом, и сообразно с этим давал каждому из нас имя какой-нибудь знаменитости. Таким образом составился целый кружок знаменитых людей. Меня, как датчанина, он назвал Торвальдсеном, а соседа моего, молодого англичанина, Шекспиром. Сам студент уж не мог удовлетвориться именем меньшей знаменитости, чем Клаудиус, относительно же трёх пассажиров, наших визави, он был в некотором затруднении. Наконец, двум из них — восемнадцатилетней девушке и её дяде, старому аптекарю из Брауншвейга — он подобрал имена Муммы и Гейнриха Лёве, но последняя пассажирка, ехавшая только до Люнебурга, так и осталась без имени, — мы не нашли ни одной знаменитости из её родного города Люнебурга, знаменитого солью. —
Мы прокатили через него, не видав ни одной из его достопримечательностей, даже окорока той знаменитой свиньи, которая восемьсот лет тому назад открыла соляные источники. Хруст песку под колесами дилижанса, шелест ветвей, свист ветра и звуки почтового рожка сливались вместе в усыпляющую колыбельную песню. Пассажиры один за другим начали клевать носами, цветы в букетах, заткнутых за переплёты окон дилижанса, проделывали как будто то же самое движение всякий раз,
