подошла къ окну и откинула занавѣску. «Какъ чудно сіяетъ мѣсяцъ!» промолвила она: «Гляди, какъ тихо, какъ свѣтло!» и она погасила лампу. Въ уютной комнаткѣ стало темно, и въ этой темнотѣ сіяли только мои лучи да глаза молодого мужа. Женственность! Цѣлуй лиру поэта, когда онъ воспѣваетъ мистеріи жизни!»
подошла к окну и откинула занавеску. «Как чудно сияет месяц!» — промолвила она: «Гляди, как тихо, как светло!» и она погасила лампу. В уютной комнатке стало темно, и в этой темноте сияли только мои лучи да глаза молодого мужа. Женственность! Целуй лиру поэта, когда он воспевает мистерии жизни!»
«А вотъ тебѣ еще картинка!» началъ мѣсяцъ. «Я плылъ надъ предмѣстьемъ Помпеи, надъ «Улицею Гробницъ,» гдѣ стоятъ ряды прекрасныхъ памятниковъ, гдѣ нѣкогда плясали увѣнчанные розами, жизнерадостные юноши съ дѣвушками, сестрами Лаисы по красотѣ. Теперь тамъ царитъ мертвая тишина! Часовые, наемные неаполитанскіе солдаты изъ нѣмцевъ, играли въ карты и въ кости. Въ городъ направлялась цѣлая толпа иностранцевъ въ сопровожденіи конвоя. Иностранцамъ хотѣлось осмотрѣть возставшій изъ могилы городъ при свѣтѣ моихъ лучей. Я и показалъ имъ слѣды колесъ, оставшіеся на вымощенной широкими плитами лавы улицѣ, надписи надъ дверями домовъ и уцѣлѣвшія кое-гдѣ вывѣски. Увидѣли они и узенькіе дворики съ бассейнами посрединѣ, украшенными раковинами. Но давно уже умолкло журчаніе фонтановъ, не раздавалось больше изъ богато росписанныхъ покоевъ, охраняемыхъ у входовъ бронзовыми псами, ни пѣсенъ, ни звуковъ. Городъ давно умеръ! Все смолкло! Не смолкалъ только вѣчный громовый гимнъ Везувія; отдѣльныя строфы этого гимна именуются на человѣческомъ языкѣ изверженіями! Я послѣдовалъ за иностранцами къ бѣломраморному храму Венеры; къ алтарю по прежнему вели широкія ступени, но между колоннами выросли плакучія ивы. На ясномъ лазурномъ небѣ рисовались черныя, какъ уголь, очертанія Везувія. Изъ кратера его какъ будто выросла гигантская пинія: пламя служило ей стволомъ, а багровые, словно пропитанные кровью, клубы дыма—кроною. Въ числѣ путешественниковъ была одна пѣвица. Я не разъ былъ свидѣтелемъ ея тріумфовъ на сценахъ первыхъ театровъ Европы. Добравшись до древняго театра, общество размѣстилось на мраморныхъ ступеняхъ. Да, на нихъ опять сидѣли зрители, какъ и тысячелѣтія тому назадъ! Сцена была все та же: каменныя кулисы и на заднемъ планѣ двѣ арки, черезъ которыя виднѣлась та же декорація—сама природа: горная цѣпь, идущая отъ Соренто къ Амальфи. Пѣвица шутя поднялась на сцену и запѣла. Мѣсто и обстановка вдохновили ее; казалось, дикій аравійскій скакунъ мчится по степи, раздувъ ноздри и распустивъ по вѣтру пышную гриву,—та же легкость, та же смѣлость; казалось, скорбящая Матерь рыдаетъ у подножія креста,—та же глубокая, за душу хватающая скорбь!.. И со ступеней амфитеатра раздались, какъ и въ былыя времена, восторженныя рукоплесканія. «Счастливица! Любимица боговъ!» ликовали слушатели. Черезъ минуту театръ опустѣлъ; всѣ ушли; ни
«А вот тебе ещё картинка!» — начал месяц. «Я плыл над предместьем Помпеи, над «Улицею Гробниц,» где стоят ряды прекрасных памятников, где некогда плясали увенчанные розами, жизнерадостные юноши с девушками, сёстрами Лаисы по красоте. Теперь там царит мёртвая тишина! Часовые, наёмные неаполитанские солдаты из немцев, играли в карты и в кости. В город направлялась целая толпа иностранцев в сопровождении конвоя. Иностранцам хотелось осмотреть восставший из могилы город при свете моих лучей. Я и показал им следы колёс, оставшиеся на вымощенной широкими плитами лавы улице, надписи над дверями домов и уцелевшие кое-где вывески. Увидели они и узенькие дворики с бассейнами посредине, украшенными раковинами. Но давно уже умолкло журчание фонтанов, не раздавалось больше из богато расписанных покоев, охраняемых у входов бронзовыми псами, ни песен, ни звуков. Город давно умер! Всё смолкло! Не смолкал только вечный громовый гимн Везувия; отдельные строфы этого гимна именуются на человеческом языке извержениями! Я последовал за иностранцами к беломраморному храму Венеры; к алтарю по-прежнему вели широкие ступени, но между колоннами выросли плакучие ивы. На ясном лазурном небе рисовались чёрные, как уголь, очертания Везувия. Из кратера его как будто выросла гигантская пиния: пламя служило ей стволом, а багровые, словно пропитанные кровью, клубы дыма — кроною. В числе путешественников была одна певица. Я не раз был свидетелем её триумфов на сценах первых театров Европы. Добравшись до древнего театра, общество разместилось на мраморных ступенях. Да, на них опять сидели зрители, как и тысячелетия тому назад! Сцена была всё та же: каменные кулисы и на заднем плане две арки, через которые виднелась та же декорация — сама природа: горная цепь, идущая от Соренто к Амальфи. Певица шутя поднялась на сцену и запела. Место и обстановка вдохновили её; казалось, дикий аравийский скакун мчится по степи, раздув ноздри и распустив по ветру пышную гриву, — та же лёгкость, та же смелость; казалось, скорбящая Матерь рыдает у подножия креста, — та же глубокая, за душу хватающая скорбь!.. И со ступеней амфитеатра раздались, как и в былые времена, восторженные рукоплескания. «Счастливица! Любимица богов!» — ликовали слушатели. Через минуту театр опустел; все ушли; ни
