бойницею. Народъ аттаковалъ дворецъ; въ толпу осаждающихъ вмѣшались и женщины и дѣти. Скоро они ворвались въ роскошные покои дворца. Бѣдный оборванный мальчуганъ-подростокъ храбро дрался въ рядахъ взрослыхъ и палъ, смертельно раненый штыками. Случилось это въ тронной залѣ. Его подняли и положили на тронъ Франціи; изъ ранъ струилась кровь, и ихъ пытались заткнуть дорогимъ бархатомъ, но кровь скоро просочилась сквозь него. Вотъ была картина! Роскошная зала, группы сражающихся, на полу разорванное знамя, надъ штыками трехцвѣтные значки, и на тронѣ Франціи бѣдный мальчуганъ съ обнаженной грудью, помертвѣвшимъ, но яснымъ лицомъ и устремленнымъ къ небу взоромъ! Жалкія лохмотья и рядомъ роскошный пурпуровый бархатъ, затканный серебряными лиліями! Предсказалъ-ли кто этому мальчику еще въ колыбели: «Онъ умретъ на тронѣ Франціи?» Мать, можетъ быть, мечтала о новомъ Наполеонѣ! Я цѣловалъ вѣнокъ изъ иммортелей, украшавшій его могилу, цѣловалъ ночью въ лобъ и старуху-бабушку, когда ей грезилась во снѣ картина, что я сейчасъ нарисовалъ тебѣ: «бѣдный мальчикъ на тронѣ Франціи!»
бойницею. Народ атаковал дворец; в толпу осаждающих вмешались и женщины и дети. Скоро они ворвались в роскошные покои дворца. Бедный оборванный мальчуган-подросток храбро дрался в рядах взрослых и пал, смертельно раненый штыками. Случилось это в тронной зале. Его подняли и положили на трон Франции; из ран струилась кровь, и их пытались заткнуть дорогим бархатом, но кровь скоро просочилась сквозь него. Вот была картина! Роскошная зала, группы сражающихся, на полу разорванное знамя, над штыками трёхцветные значки, и на троне Франции бедный мальчуган с обнажённой грудью, помертвевшим, но ясным лицом и устремлённым к небу взором! Жалкие лохмотья и рядом роскошный пурпуровый бархат, затканный серебряными лилиями! Предсказал ли кто этому мальчику ещё в колыбели: «Он умрёт на троне Франции?» Мать, может быть, мечтала о новом Наполеоне! Я целовал венок из иммортелей, украшавший его могилу, целовал ночью в лоб и старуху-бабушку, когда ей грезилась во сне картина, что я сейчас нарисовал тебе: «бедный мальчик на троне Франции!»
«Я былъ въ Упсалѣ!» сказалъ мѣсяцъ. «Тамъ есть обширная равнина, а по ней разбросаны чахлыя пастбища и истощенныя поля. Я плылъ надъ нею и глядѣлся въ воды рѣки Фири; по рѣкѣ скользилъ пароходъ, загоняя испуганныхъ рыбъ въ осоку. Подо мною неслись облака, бросавшія длинныя тѣни на холмы или—могилы Одина, Тора и Фрейи, какъ ихъ прозвали. Холмы одѣты тонкимъ дерномъ, и на немъ вырѣзано множество именъ. Тутъ нѣтъ ни памятниковъ, ни скалъ, на которыхъ бы можно было выцарапать или написать свои имена, такъ путники и пользуются дерномъ. Обнаженныя полоски земли, образующія буквы и цѣлыя имена, испещряютъ холмы вдоль и поперекъ. Увы! эти пути къ безсмертію скоро заростаютъ травою!.. На вершинѣ одного изъ холмовъ стоялъ пѣвецъ. Онъ поднесъ къ устамъ налитый медомъ рогъ, охваченный широкимъ серебрянымъ кольцомъ, и осушилъ его до дна, прошептавъ при этомъ чье-то имя. Онъ просилъ вѣтеръ не выдавать его, но я-то слышалъ, чье это было имя! Надъ нимъ сіяетъ графская корона, потому пѣвецъ и не осмѣлился произнести его вслухъ. Я улыбнулся: надъ его именемъ сіяетъ, вѣдь, корона поэта, а если имя знатной Элеоноры Эсте и живетъ еще до сихъ поръ, то лишь благодаря тому, что связано съ именемъ Тассо! И я знаю, гдѣ цвѣтетъ роза поэта!..»
Тутъ облака заволокли мѣсяцъ и скрыли его отъ меня. Ничего! Лишь бы они не становились между поэтомъ и розою!
«Я был в Упсале!» — сказал месяц. «Там есть обширная равнина, а по ней разбросаны чахлые пастбища и истощённые поля. Я плыл над нею и гляделся в воды реки Фири; по реке скользил пароход, загоняя испуганных рыб в осоку. Подо мною неслись облака, бросавшие длинные тени на холмы или — могилы Одина, Тора и Фрейи, как их прозвали. Холмы одеты тонким дёрном, и на нём вырезано множество имён. Тут нет ни памятников, ни скал, на которых бы можно было выцарапать или написать свои имена, так путники и пользуются дёрном. Обнажённые полоски земли, образующие буквы и целые имена, испещряют холмы вдоль и поперёк. Увы! эти пути к бессмертию скоро зарастают травою!.. На вершине одного из холмов стоял певец. Он поднёс к устам налитый мёдом рог, охваченный широким серебряным кольцом, и осушил его до дна, прошептав при этом чьё-то имя. Он просил ветер не выдавать его, но я-то слышал, чьё это было имя! Над ним сияет графская корона, потому певец и не осмелился произнести его вслух. Я улыбнулся: над его именем сияет, ведь, корона поэта, а если имя знатной Элеоноры Эсте и живёт ещё до сих пор, то лишь благодаря тому, что связано с именем Тассо! И я знаю, где цветёт роза поэта!..»
Тут облака заволокли месяц и скрыли его от меня. Ничего! Лишь бы они не становились между поэтом и розою!
