турговъ всѣхъ странъ и временъ! Узналъ Петька и о состязаніяхъ пѣвцовъ въ Вартбургѣ, и о состязаніяхъ древне-греческихъ поэтовъ на большихъ народныхъ празднествахъ. О послѣднихъ господинъ Габріэль разсказывалъ особенно охотно. Софоклъ написалъ лучшую свою трагедію на старости лѣтъ, завоевалъ пальму первенства, и сердце его разорвалось отъ радости подъ громъ восторженныхъ рукоплесканій. Какая блаженная смерть! Умереть въ моментъ высшаго торжества, упоенья славой, что̀ можетъ быть лучше? Мечты, одна смѣлѣе другой, увлекали нашего молодого друга, но ему не съ кѣмъ было подѣлиться ими. Вѣдь, ни юный Массенъ, ни Примусъ, ни даже сама госпожа Габріэль не поняли бы его. Послѣдняя вѣчно переходила изъ одного настроенія въ другое: или была безконечно весела, или заливалась горючими слезами. Дѣвчурки ея удивленно таращились на нее; ни онѣ, ни Петька ума приложить не могли, съ чего бы это она такъ убивалась? А она говорила: «Бѣдныя дѣвочки! Мать только и думаетъ о вашемъ будущемъ. Мальчики, тѣ пробьются сами! Цезарь, правда, все падаетъ, но опять встаетъ! Двое старшихъ вѣчно плещутся въ лохани, вѣрно будутъ моряками и тогда, конечно, сдѣлаютъ хорошія партіи, но съ бѣдными дѣвочками что́ станется? Войдутъ въ возрастъ, сердечко заговоритъ, и я увѣрена, что выборъ ихъ не придется по вкусу Габріэлю! Онъ захочетъ выдать ихъ за такихъ жениховъ, на какихъ онѣ и глядѣть не захотятъ, и вотъ онѣ будутъ несчастны! Вотъ о чемъ сокрушается материнское сердце! Бѣдныя мои дѣвочки! Вы будете такія несчастненькія!» И она опять заливалась слезами. Дѣвочки глядѣли на нее, Петька тоже, и мало-по-малу самъ настраивался на грустный ладъ; не зная, однако, что сказать ей въ отвѣтъ, онъ скоро уходилъ въ свою комнатку, садился за старые клавикорды и уносился въ міръ музыкальныхъ фантазій, выливавшихся у него прямо изъ души.
Раннимъ утромъ, съ свѣжей головой онъ принимался за свои занятія, исполняя свой долгъ передъ тѣми, кто платилъ за него. Онъ былъ добросовѣстный, благоразумный мальчикъ; изо дня въ день велъ онъ въ своемъ дневникѣ запись о пройденныхъ урокахъ, обо всемъ прочитанномъ, и о томъ, какъ поздно засидѣлся наканунѣ за клавикордами, наигрывая какъ можно тише, чтобы не разбудить госпожу Габріэль. И только по воскресеньямъ, въ дни отдыха, въ дневникѣ попадались такія замѣтки: «думалъ о Юліи», «былъ у аптекаря», «проходилъ мимо аптеки», «писалъ матери и бабушкѣ». Петька все еще оставался и Ромео и добрымъ сыномъ. «Удивительное прилежаніе!» говорилъ господинъ Габріэль. «Берите съ него примѣръ, юный Массенъ. Вы, вѣдь, провалитесь!» «Негодяй!» мысленно аттестовалъ своего учителя юный Массенъ.
Примусъ, сынъ пробста, страдалъ сонливостью. «Это болѣзнь!» увѣряла его мамаша. «Съ нимъ нельзя быть строгимъ!» Пробстъ съ семьей
тургов всех стран и времён! Узнал Петька и о состязаниях певцов в Вартбурге, и о состязаниях древнегреческих поэтов на больших народных празднествах. О последних господин Габриэль рассказывал особенно охотно. Софокл написал лучшую свою трагедию на старости лет, завоевал пальму первенства, и сердце его разорвалось от радости под гром восторженных рукоплесканий. Какая блаженная смерть! Умереть в момент высшего торжества, упоенья славой, что может быть лучше? Мечты, одна смелее другой, увлекали нашего молодого друга, но ему не с кем было поделиться ими. Ведь, ни юный Массен, ни Примус, ни даже сама госпожа Габриэль не поняли бы его. Последняя вечно переходила из одного настроения в другое: или была бесконечно весела, или заливалась горючими слезами. Девчурки её удивленно таращились на неё; ни они, ни Петька ума приложить не могли, с чего бы это она так убивалась? А она говорила: «Бедные девочки! Мать только и думает о вашем будущем. Мальчики, те пробьются сами! Цезарь, правда, всё падает, но опять встаёт! Двое старших вечно плещутся в лохани, верно будут моряками и тогда, конечно, сделают хорошие партии, но с бедными девочками что станется? Войдут в возраст, сердечко заговорит, и я уверена, что выбор их не придётся по вкусу Габриэлю! Он захочет выдать их за таких женихов, на каких они и глядеть не захотят, и вот они будут несчастны! Вот о чём сокрушается материнское сердце! Бедные мои девочки! Вы будете такие несчастненькие!» И она опять заливалась слезами. Девочки глядели на неё, Петька тоже, и мало-помалу сам настраивался на грустный лад; не зная, однако, что сказать ей в ответ, он скоро уходил в свою комнатку, садился за старые клавикорды и уносился в мир музыкальных фантазий, выливавшихся у него прямо из души.
Ранним утром, с свежей головой он принимался за свои занятия, исполняя свой долг перед теми, кто платил за него. Он был добросовестный, благоразумный мальчик; изо дня в день вёл он в своём дневнике запись о пройденных уроках, обо всём прочитанном, и о том, как поздно засиделся накануне за клавикордами, наигрывая как можно тише, чтобы не разбудить госпожу Габриэль. И только по воскресеньям, в дни отдыха, в дневнике попадались такие заметки: «думал о Юлии», «был у аптекаря», «проходил мимо аптеки», «писал матери и бабушке». Петька всё ещё оставался и Ромео и добрым сыном. «Удивительное прилежание!» — говорил господин Габриэль. — «Берите с него пример, юный Массен. Вы, ведь, провалитесь!» — «Негодяй!» — мысленно аттестовал своего учителя юный Массен.
Примус, сын пробста, страдал сонливостью. «Это болезнь!» — уверяла его мамаша. — «С ним нельзя быть строгим!» Пробст с семьёй
