всетаки вышли за переплетчика!—Намъ-то этотъ намекъ непонятенъ, но дѣвица Франсенъ его поняла.
Петькѣ пришлось пѣть и передъ нею и передъ семейными коммерсанта, когда тѣ узнали о новой дорогѣ, на которую онъ попалъ. Петьку позвали къ господамъ вечеромъ, когда у нихъ были гости. Онъ спѣлъ много пѣсенъ, спѣлъ и «Сжалься надо мною!» Гости апплодировали, Феликсъ тоже. Онъ уже слышалъ Петьку раньше: разъ въ конюшнѣ Петька спѣлъ ему весь балетъ «Самсонъ», и это было лучше всего! «Балетъ нельзя спѣть!» замѣтила мать. «А вотъ Петька спѣлъ!» настаивалъ Феликсъ. Петьку попросили показать свое искусство, и ужъ онъ и пѣлъ, и говорилъ, и барабанилъ, и гудѣлъ!.. Все это выходило по-дѣтски, но изъ общаго сумбура то и дѣло выдѣлялись отрывки знакомыхъ мотивовъ, которые не дурно объясняли содержаніе балета. Гости были очень довольны, смѣялись и наперерывъ хвалили Петьку. Хозяйка дала Петькѣ большой кусокъ торта и серебряный далеръ.
Какъ счастливъ былъ Петька, пока ему не попался на глаза господинъ, стоявшій нѣсколько поодаль и серьезно наблюдавшій за нимъ. Его черные глаза смотрѣли на Петьку такъ жестко, сурово; онъ не смѣялся, не апплодировалъ. И это былъ какъ разъ самъ хормейстеръ! На слѣдующее утро Петька долженъ былъ явиться къ нему на первый урокъ; учитель посмотрѣлъ на Петьку такъ же строго и сурово, какъ вчера.—Что это съ тобой сдѣлалось вчера?—сказалъ онъ мальчику.—Ты не понималъ развѣ, что игралъ тамъ шута? Не дѣлай этого больше, не ходи пѣть по чужимъ дворамъ! Теперь ступай! Сегодня я не стану заниматься съ тобой!
Петька пошелъ, какъ въ воду опущенный,—учитель разсердился на него! Напротивъ, никогда еще тотъ не былъ такъ расположенъ къ нему: въ мальчишкѣ, пожалуй, таился геній; какъ ни сумбурно было все, что онъ вчера тамъ несъ, въ общемъ, всетаки, былъ какой-то смыслъ, что-то необыкновенное. Безспорно, у него большія способности къ музыкѣ, а голосъ его чистъ и звонокъ, какъ колокольчикъ, и большого объема. Не измѣнитъ онъ Петькѣ, счастье маленькаго человѣчка упрочено.
Начались уроки пѣнія. Петька старался, у Петьки былъ талантъ. А сколькому надо было учиться, сколько надо было знать! Мать работала не покладая рукъ, стараясь прилично содержать и одѣвать сына, чтобы онъ не смотрѣлъ замарашкой въ обществѣ, гдѣ сталъ теперь бывать. А онъ вѣчно былъ веселъ, вѣчно пѣлъ, «и канарейки держать не надо», говорила мать. По воскресеньямъ онъ пѣлъ съ бабушкой псалмы. Какъ чудесно покрывалъ его свѣжій голосокъ ея старческій голосъ! «Вотъ это не то, что пѣть безъ толку!» говорила бабушка. А безъ толку онъ пѣлъ, по ея мнѣнію, когда выдѣлывалъ голосомъ разныя трели, заливался
всё-таки вышли за переплетчика! — Нам-то этот намёк непонятен, но девица Франсен его поняла.
Петьке пришлось петь и перед нею и перед семейными коммерсанта, когда те узнали о новой дороге, на которую он попал. Петьку позвали к господам вечером, когда у них были гости. Он спел много песен, спел и «Сжалься надо мною!» Гости аплодировали, Феликс тоже. Он уже слышал Петьку раньше: раз в конюшне Петька спел ему весь балет «Самсон», и это было лучше всего! «Балет нельзя спеть!» — заметила мать. «А вот Петька спел!» — настаивал Феликс. Петьку попросили показать своё искусство, и уж он и пел, и говорил, и барабанил, и гудел!.. Всё это выходило по-детски, но из общего сумбура то и дело выделялись отрывки знакомых мотивов, которые недурно объясняли содержание балета. Гости были очень довольны, смеялись и наперерыв хвалили Петьку. Хозяйка дала Петьке большой кусок торта и серебряный далер.
Как счастлив был Петька, пока ему не попался на глаза господин, стоявший несколько поодаль и серьёзно наблюдавший за ним. Его чёрные глаза смотрели на Петьку так жёстко, сурово; он не смеялся, не аплодировал. И это был как раз сам хормейстер! На следующее утро Петька должен был явиться к нему на первый урок; учитель посмотрел на Петьку так же строго и сурово, как вчера. — Что это с тобой сделалось вчера? — сказал он мальчику. — Ты не понимал разве, что играл там шута? Не делай этого больше, не ходи петь по чужим дворам! Теперь ступай! Сегодня я не стану заниматься с тобой!
Петька пошёл, как в воду опущенный, — учитель рассердился на него! Напротив, никогда ещё тот не был так расположен к нему: в мальчишке, пожалуй, таился гений; как ни сумбурно было всё, что он вчера там нёс, в общем, всё-таки, был какой-то смысл, что-то необыкновенное. Бесспорно, у него большие способности к музыке, а голос его чист и звонок, как колокольчик, и большого объёма. Не изменит он Петьке, счастье маленького человечка упрочено.
Начались уроки пения. Петька старался, у Петьки был талант. А сколькому надо было учиться, сколько надо было знать! Мать работала не покладая рук, стараясь прилично содержать и одевать сына, чтобы он не смотрел замарашкой в обществе, где стал теперь бывать. А он вечно был весел, вечно пел, «и канарейки держать не надо», говорила мать. По воскресеньям он пел с бабушкой псалмы. Как чудесно покрывал его свежий голосок её старческий голос! «Вот это не то, что петь без толку!» — говорила бабушка. А без толку он пел, по её мнению, когда выделывал голосом разные трели, заливался
