сомъ и покраснѣла.—Мнѣ надо поговорить съ вами! Я дала слово умирающей и хочу сдержать его!—Тутъ она остановилась. Я молчалъ, пораженный ея словами.—Мы, вѣдь, не совсѣмъ чужіе другъ другу, а мнѣ всетаки такъ страшно въ эту минуту!—и она поблѣднѣла.
— Ради Бога, скажите мнѣ, что случилось?—не выдержалъ я.
— Неисповѣдимая воля Провидѣнія вмѣшиваетъ меня въ вашу жизнь, дѣлаетъ меня повѣренною тайны, о которой не долженъ бы вѣдать никто посторонній. Но я сдержу слово, данное умершей, и не скажу объ этомъ никому, даже добрѣйшей Розѣ.—Тутъ Марія вынула маленькій пакетъ.—Возьмите, я обѣщала передать это вамъ! Тутъ, вѣрно, объясненіе всего. Я два дня носила этотъ пакетъ при себѣ, не зная, какъ исполнить свое обѣщаніе. Теперь оно исполнено! Не говорите объ этомъ никому. Я тоже буду молчать.
— Но отъ кого онъ?—спросилъ я.—Я не долженъ знать этого?
— О, Господи!—воскликнула она и выбѣжала изъ комнаты. Я поспѣшилъ домой и вскрылъ пакетъ. Въ немъ лежало нѣсколько бумажекъ. Я взглянулъ на первую: моя собственная рука, стихи, написанные карандашомъ! Внизу же, словно въ надгробной надписи, были поставлены чернилами три креста. Это было то самое стихотвореніе, которое я бросилъ къ ногамъ Аннунціаты въ ея первый дебютъ въ Римѣ.—Аннунціата!—тяжело вздохнулъ я.—О, Матерь Божія, это отъ нея!—Между бумагами было еще запечатанное письмо съ надписью: «Антоніо». Я разорвалъ конвертъ. Да, это она писала мнѣ! Половина письма была написана, какъ я понялъ, въ ночь послѣ моего посѣщенія; остальное же приписано позже слабою, дрожащею рукою.
Вотъ что я прочелъ: «Я видѣла тебя, Антоніо, видѣла еще разъ! Это было моимъ единственнымъ желаніемъ, хотя я и боялась минуты этого свиданія, какъ боятся смерти, даже если она несетъ съ собою счастье. Прошло всего нѣсколько часовъ съ минуты нашей встрѣчи; когда же ты прочтешь эти строки, пройдутъ уже мѣсяцы, но не больше. Говорятъ, кто увидѣлъ самого себя, скоро умретъ. Ты былъ половиною моей души, моею постоянною мыслью, и я увидѣла тебя. Ты видѣлъ меня и въ дни счастья, и въ дни бѣдствія! Ты одинъ захотѣлъ узнать бѣдную, всѣми забытую Аннунціату! Но я и заслуживала этого, Антоніо! Теперь я смѣю открыться тебѣ: когда ты прочтешь это, меня уже не будетъ въ живыхъ. Я любила тебя, любила съ того счастливаго времени и до послѣдней минуты. Но Мадоннѣ не угодно было соединить насъ на этомъ свѣтѣ. Я знала, что ты любишь меня, еще прежде того несчастнаго вечера, когда ты выстрѣлилъ въ Бернардо и открылся мнѣ. Ужасъ и горе въ первую минуту послѣ случившагося несчастія, которое, я знала, могло разлучить насъ, сковали мой языкъ и заставили меня приникнуть къ тѣлу убитаго.
сом и покраснела. — Мне надо поговорить с вами! Я дала слово умирающей и хочу сдержать его! — Тут она остановилась. Я молчал, поражённый её словами. — Мы, ведь, не совсем чужие друг другу, а мне всё-таки так страшно в эту минуту! — и она побледнела.
— Ради Бога, скажите мне, что случилось? — не выдержал я.
— Неисповедимая воля Провидения вмешивает меня в вашу жизнь, делает меня поверенною тайны, о которой не должен бы ведать никто посторонний. Но я сдержу слово, данное умершей, и не скажу об этом никому, даже добрейшей Розе. — Тут Мария вынула маленький пакет. — Возьмите, я обещала передать это вам! Тут, верно, объяснение всего. Я два дня носила этот пакет при себе, не зная, как исполнить своё обещание. Теперь оно исполнено! Не говорите об этом никому. Я тоже буду молчать.
— Но от кого он? — спросил я. — Я не должен знать этого?
— О, Господи! — воскликнула она и выбежала из комнаты. Я поспешил домой и вскрыл пакет. В нём лежало несколько бумажек. Я взглянул на первую: моя собственная рука, стихи, написанные карандашом! Внизу же, словно в надгробной надписи, были поставлены чернилами три креста. Это было то самое стихотворение, которое я бросил к ногам Аннунциаты в её первый дебют в Риме. — Аннунциата! — тяжело вздохнул я. — О, Матерь Божия, это от неё! — Между бумагами было ещё запечатанное письмо с надписью: «Антонио». Я разорвал конверт. Да, это она писала мне! Половина письма была написана, как я понял, в ночь после моего посещения; остальное же приписано позже слабою, дрожащею рукою.
Вот что я прочёл: «Я видела тебя, Антонио, видела ещё раз! Это было моим единственным желанием, хотя я и боялась минуты этого свидания, как боятся смерти, даже если она несёт с собою счастье. Прошло всего несколько часов с минуты нашей встречи; когда же ты прочтёшь эти строки, пройдут уже месяцы, но не больше. Говорят, кто увидел самого себя, скоро умрёт. Ты был половиною моей души, моею постоянною мыслью, и я увидела тебя. Ты видел меня и в дни счастья, и в дни бедствия! Ты один захотел узнать бедную, всеми забытую Аннунциату! Но я и заслуживала этого, Антонио! Теперь я смею открыться тебе: когда ты прочтёшь это, меня уже не будет в живых. Я любила тебя, любила с того счастливого времени и до последней минуты. Но Мадонне не угодно было соединить нас на этом свете. Я знала, что ты любишь меня, ещё прежде того несчастного вечера, когда ты выстрелил в Бернардо и открылся мне. Ужас и горе в первую минуту после случившегося несчастья, которое, я знала, могло разлучить нас, сковали мой язык и заставили меня приникнуть к телу убитого.
